После роспуска последнего своего парламента (4 февраля 1652 года), сделавшего было попытку ограничить его самовластие, и после удачной войны с Испанией в Индии и Европе, Кромвель достиг высшей степени могущества; он пользовался огромным влиянием в Европе и высшим авторитетом в Британии... Но – странная ирония судьбы – чем выше поднимался он по ступеням славы и могущества, тем все более становился одиноким. От него отворачивались его старые боевые товарищи, которые служили под его началом, когда он был еще простым капитаном: они не могли понять, в чем тут может заключаться преступление, если палату, состоящую не из лордов, не называть палатою лордов. Но Кромвель требовал безусловного повиновения. Республиканские и анабаптистские мнения затрагивали его власть в самом корне, он не хотел терпеть их по крайней мере в армии. “Я служил ему пятнадцать лет, – говорил после смерти его Паккер, суровый и честный офицер-республиканец, – с той поры, как он сам командовал еще кавалерийским эскадроном, до момента его высшей власти; я семь лет командовал полком и теперь одним дыханием его, без всякого суда, я выброшен вон. Я лишился не только места, но и старого лагерного и боевого товарища, и пять подчиненных мне капитанов, все честные люди, были исключены вместе со мной за то, что не хотели сказать, что у нас есть палата лордов”.
Недовольные офицеры задумали даже заговор и пытались собраться возле находившегося в немилости Ламберта – тоже когда-то товарища и друга Кромвеля. Полковник Гетчинсон узнал об этом. Искренний христианин и республиканец, он со времени изгнания Долгого парламента оставил армию и политику: его возмущала тирания Кромвеля, но еще больше возмущала тирания злой, безумной посредственности, которая хотела занять его место. “Кромвель, – говорит его жена, – был смел и велик, а Ламберт – только полон глупого и нестерпимого тщеславия”. Гетчинсон предупредил протектора, и заговор был потушен в самом начале.
На его месте возник немедленно другой.
Несмотря на всю классическую скупость испанского двора и собственную вялость, Карл II собрал наконец на берегах испанских Нидерландов небольшой корпус войск; нанято было несколько транспортных судов; слухи о близкой экспедиции получили некоторую основательность; английские роялисты с жаром просили о ней, обещая восстать всей массой. Роялистские движения появились сразу в нескольких местах: на севере, юге, западе, в самом Лондоне. Но – звезда и теперь не изменила Кромвелю – между заговорщиками оказался изменник. Надзор и репрессалии усилились. Никогда тюрьмы не были так переполнены: число заключенных за политические преступления простиралось до двенадцати тысяч человек! Начался суд в особой комиссии – настоящем революционном трибунале, где чувство самосохранения заменяет все законы и диктует все меры.
Эти заговоры заставляли задумываться. Общество, все целиком, не замедлило дать почувствовать Кромвелю все свое неудовольствие его ссорами с парламентом. Протектор требовал у муниципального совета ссуды, но Сити, которая всегда доставляла деньги парламенту, нашла их для Кромвеля так же мало, как некогда для Карла I. Дело дошло даже до задержек в уплате пошлин, утвержденных в последнюю сессию. На какой же успех можно было рассчитывать при взимании податей, никем и никогда не утвержденных?
Будущее в таких обстоятельствах не предвещало ничего доброго. Большинство сторонников Кромвеля уже настойчиво задавали себе вопрос, сформулированный его же сыном Генри: “Не зависит ли все от одной только личности отца, от его искусства, от привязанности к нему армии, и не возгорится ли кровавая война, когда его не будет?”
Но и эта единственная опора была уже надломлена. Одно из близких к Кромвелю лиц старается доказать, что попытка управлять государством без парламента надорвала его жизненные силы. Несомненно, что неудача его планов вызвала в нем болезненное возбуждение. Он по целым неделям перестал показываться даже в кругу своей семьи.
А ведь он любил ее и прежде все свое время проводил с нею.
Семейство Кромвеля было центром и главным элементом его двора. Он вызвал в Лондон сына Ричарда и сделал его членом парламента, тайным советником и членом Оксфордского университета. Второй сын его, Генри, управлял Ирландией и часто навещал отца. Зять его, Джон Клейполь, человек аристократических нравов, любивший удовольствия роскошной жизни, был так же, как и сам Ричард – будущий протектор, в коротких отношениях со многими кавалерами. По выходе замуж последних двух дочерей Кромвеля за лорда Оральконбриджа и Рича вокруг него собрались четыре юные семейства, богатые, стремившиеся наслаждаться и услаждать приближенных людей блеском своей жизни.
Сам Кромвель любил общественное движение, блестящие собрания, особенно музыку, и находил удовольствие в привлечении к себе артистов. Вокруг дочерей его образовался двор многолюдный и одушевленный. Только одна из них, леди Флитвуд, пламенная и строгая республиканка, мало принимала участия в этих пирах и скорбела о “монархическом” и светском увлечении, которое преобладало как в доме, так и в политике протектора.
Но все это было и прошло. Кромвель стал мрачен, стал избегать людей. В нем развилась мучительная подозрительность, не дававшая ему покоя ни днем, ни ночью. Он постоянно был вооружен и имел на себе латы; выезжая, брал с собою в карету несколько человек и окружал себя конвоем; ездил очень скоро, часто изменял направление и никогда не возвращался домой той же дорогой, по какой ехал из дому. В Уайтхолле у него было несколько спален и в каждой из них – потайная дверь. Он выбрал из своей кавалерии 160 человек, вполне ему известных, назначил им офицерское жалованье и образовал из них восемь взводов, которые по двое постоянно составляли вокруг него охранную стражу. Та ясность и самостоятельность ума, та страстность и смелость чувства, которые были так привлекательны в Кромвеле, по-видимому, совершенно исчезли.
Вокруг него теснились уже призраки смерти.
В 1654 году он лишился своей матери, Елизаветы Стюарт, женщины умной и доброй, к которой постоянно испытывал глубочайшее уважение. Она не доверяла положению сына и делила с ним его величие не иначе, как с чувством скромности и даже сожаления о прежней тихой деревенской жизни! Он с трудом убедил ее поселиться во дворце. Она жила там в непрерывной тревоге, каждый день ожидая какой-нибудь катастрофы и вскрикивая всякий раз, когда слышала выстрел: “убивают моего сына!”... Зимою 1658 года дочь Кромвеля Франциска в конце третьего месяца замужества лишилась мужа Роберта Рича, которому было не более 23 лет. Спустя три месяца умер граф Варвик, близкий друг Кромвеля. Едва прошло затем несколько недель, и новый, еще более жестокий удар уже готов был поразить его. Его любимая дочь леди Клейполь уже давно слабела и страдала: она поселилась в отдаленном дворце, чтобы там пользоваться воздухом и деревенским спокойствием. Замечая, что ей становится все хуже и хуже, Кромвель сам переехал туда, чтобы заботиться о ней лично и постоянно.
