Когда мы зашли в дом, семья сидела за ужином. Хозяин дома — плотный мужчина среднего роста, с густой черной бородой, лет сорока пяти; жена выглядела лет на пятнадцать моложе, очень подвижная, красивая женщина. Детей не было.
Встретили нас неприветливо, особенно хозяин. Тем не менее к столу пригласили, и хозяйка нарезала нам хлеба и сала, налила чаю.
Узнав, что я из уездного центра, хозяйка стала интересоваться, какие есть в городе магазины, много ли товаров, какие цены. Хозяин спрашивал, нет ли с кем войны — с Англией или Францией. Ни радио, ни телефона в те годы не было, и я не удивлялся таким расспросам. Неторопливо отвечал, что знал. Алексей сидел молча.
Перед сном мы с ним вышли и направились к речке напоить лошадь, а заодно и размяться. Как только оказались у речки, я спросил Алексея, понравились ли ему наши хозяева.
— Совсем не нравятся, — мрачно ответил он. — Знаете, товарищ сотрудник, среди хозяйской одежды на стене висит зипун моего отца…
Это известие ошеломило меня.
— Что же будем делать? — спросил я растерянно.
— Не знаю, — сказал Алексей. — А только завтра я зипун заберу и отвезу показать матери.
— Ни в коем случае не делай этого, — запротестовал я, лихорадочно соображая, что же предпринять. — Подождем, должен еще приехать сотрудник, посоветуемся и решим. А сейчас молчи, не выдавай себя. И пойдем скорее, а то обратят внимание, что нас долго нет, еще что-нибудь заподозрят.
Мы быстро возвратились, хозяйка указала нам место в горнице, где на полу была постлана постель, и, позевывая и крестясь, ушла на кухню.
Укладываясь спать, я думал: что же делать, какое принять решение? А вдруг Алексей ошибается, а если даже не ошибается, вдруг хозяин этот зипун купил у кого-либо? Решение не приходило.
Ночь тянулась тревожно и долго. Оба мы прислушивались к каждому шороху, рука моя то и дело тянулась под подушку и ощупывала рукоять нагана. Но все было спокойно, наш хозяин мирно похрапывал на кухне.
Усталость все-таки взяла свое, и под утро мы уснули.
Проснулись от яркого света. Солнечные лучи били в окна. Хозяйка погромыхивала ухватами. Все выглядело так мирно, будто и не было кошмарных вчерашних подозрений.
Утро взбодрило меня, и я решил действовать. Тихо, чтобы не услышала хозяйка, посоветовал Алексею отъехать от хутора версты три-четыре, сломать колесо у ходка и дожидаться. Я же буду просить хозяина, чтобы он довез до Константиновки.
— Как только поравняемся с тобой, будем брать хозяина…
Кивнув мне в знак согласия, Алексей встал и засобирался к отъезду.
Позавтракав с хозяйкой (хозяин поехал рано в поле за соломой), я ушел в сельский Совет и занялся своими делами. В беседе с секретарем сельсовета узнал, что наш хозяин Пашков — бывший казачий урядник, служил у Анненкова, правда, сейчас ни в чем предосудительном не замечен. Это сообщение меня еще больше насторожило и заставило серьезно продумать все детали операции.
Во второй половине дня погода изменилась, небо заволокло тучами, и они пошли так низко, что стали цепляться за вершины сопок. Мой товарищ так и не приехал. Я спросил у секретаря, чья очередь отбывать трудгужповинность, то есть везти (в те годы должностные лица использовали частный транспорт, имея на руках открытые листы, выдаваемые административными отделами исполкомов; плата взималась пять копеек с версты). Секретарь сказал, что увезти может мой хозяин — лошади у него хорошие и его давно уже никуда не посылали.
Все складывалось, как надо.
К Пашковым я пришел вместе с секретарем сельсовета. Спросив хозяина, сможет ли он увезти меня, и получив утвердительный ответ, секретарь ушел.
Пашков стал собираться. Сердце мое билось учащенно, и я боялся чем-либо выдать себя — впереди предстояла серьезная операция, по существу, она уже началась.
Погода ухудшилась. Заморосил мелкий дождик.
В ходок был запряжен резвый гнедой мерин. Простившись с хозяйкой, я вышел первым и стал поудобнее усаживаться в ходок, гадая: а что наденет хозяин? Может, зипун…
Хозяин вышел одетым в полушубок и сверху в грубый брезентовый плащ. К моему удивлению, в руках он держал охотничью берданку (в квартире я оружия не видел и даже не предполагал, что оно может быть в этом доме).
Обстановка, как говорят, осложнилась, настроение у меня испортилось.
Лошадка бойко тронула с места и резво побежала по еще не намокшей дороге. Чтобы не выдать своего волнения, я стал разговаривать с хозяином о хуторских делах, о скандалах с соседями по уезду. Пашков охотно поддерживал разговор. Настроение у него было неплохим. В Константиновке его ожидали какие-то свои дела, и поездка эта была ему кстати. Я особенно не допытывался. Но Пашков счел нужным объяснить:
— С маслоделом договориться надо. Сбить постного масла к филипповкам (пост перед рождеством).
Стоявшего возле самой повозки Алексея первым заметил Пашков. «Что это, однако, ваш возчик стоит?» — спросил он, показывая вперед кнутовищем. Алексей стоял на условленном месте. Лошадь была впряжена и мирно жевала брошенное в коробок сено. Колесо валялось на земле. Мы остановились.
Я вышел из тележки и пошел к Алексею, Пашков остался сидеть.
Громко спросив, в чем дело, я вполголоса сказал Алексею: «Осторожно, у Пашкова ружье, подходи к лошади, хватай за уздцы, рассупонивай лошадь и отвязывай вожжи, а я буду обезоруживать».
Подойдя к тележке, я выхватил наган и скомандовал: «Ни с места, руки вверх!» В то же время Алексей бросился к лошади. Отбросив в сторону ружье, я велел Алексею взять вожжи и связать задержанного. Затем стали запрягать лошадей в тележку Алексея, сняв колесо с ходка Пашкова. Делали все быстро, молча. Арестованный тоже молчал. Меня удивило, что он мне не задал ни одного вопроса, не закричал.
Дождь усилился и подул холодный ветер, когда мы свернули на дорогу в волостной центр Николаевку.
Алексей лошадей не жалел, от них шел пар. Дорога раскисла, но возчик все гнал и гнал. Часов в десять вечера мы были в Николаевке.
Волостная милиция размещалась в обычном деревянном домике, состоявшем из кухни и комнаты. Дежурил сельский исполнитель с винтовкой.
Назвав себя, я послал исполнителя за старшим милиционером. Пока мы счищали с себя грязь, прибежал в полном вооружении — с шашкой, винтовкой и револьвером — старший милиционер Болкунов.
Освободив от вожжей Пашкова, я усадил его на табуретку, а Болкунова с Алексеем послал в хутор Дермень сделать у Пашковых тщательный обыск, забрать зипун и, если найдется, оружие.
К этому времени дождь перешел в снег, на улице завыло, засвистело. Но Болкунову приказания не требовалось повторять дважды, никакая погода его не пугала, он оказался закаленным милиционером, уже знакомым и с опасностью, и с разного рода лишениями.
