Однажды вечером Сидоров зашел в комнату, где жили Серов и Власов. В руках у него была одна из его многих папок. Серов засмеялся: у Сидорова все было разложено по папкам — выписки из учебников, выписки из приказов на его счет, о наградах и поощрениях, копии или оригиналы его собственных выступлений на собраниях или конференциях комсомольцев, автобиография, письма и т. д. В это время Власов недовольно говорил о новой кличке. Что за акробаты! Разве это цирк? Серов возражал:
— А что, пускай акробаты. Петра Нестерова тоже звали акробатом.
— Но он был оскорблен этим, — сказал Сидоров. — Его хотели оскорбить этим прозвищем.
— Нестеров дрался за маневренность, — вспомнил Серов. — Он считал фигурные полеты высшей школой, приучающей пилота выходить из самых трудных положений, дающей ему свободу и уверенность в себе. Ведь познанная необходимость и есть настоящая свобода!
— Да, я знаю это из материалистической диалектики, — резонно заметил Сидоров.
— Так вот, ты можешь понять, что перед Нестеровым стояла эта необходимость. Авиация оправдывала себя только все возраставшей скоростью и при этом повышением боевой нагрузки. Нестеров боролся за маневренность! А ведь на каких машинах летал — буквально на гробах!
— Нестеров сам признавался, — сказал Власов, — что чем больше летает, тем лучше понимает опасность полетов. И все-таки на этих машинах, не имевших необходимых органов управления, он пилотировал, делал мертвые петли. Прямо танцевал в воздухе.
— Кстати, о танцах, — проговорил Сидоров, раскрывая папку и доставая оттуда нужную выписку. — Послушайте!
Он прочитал:
«Когда птицы вылетают освежиться в воздухе, повеселиться и поиграть, они радостно реют, делая изумительные эволюции, полные грации и красоты. И это естественное проявление эстетического чувства. Когда я гляжу на танцующих (я тоже танцую), то мне бывает иногда даже дико смотреть на странные движения многих пар, и только некоторые доставляют эстетическое наслаждение своим изяществом и грацией…»
Власов рассмеялся.
— Вот не думал, что Андрей Ефимыч изучает теорию танцулек!
— Постой, постой, тут что-то… Чьи это слова? — спросил Анатолий у Сидорова.
Тот, не отвечая, продолжал:
— «С практической стороны танцы — бессмыслица. Но это не значит, что танцевать не следует. Так вот: мой аэродром — зал для танцев. Когда я лечу с известной целью на большое расстояние, мне никогда не придет в голову выкинуть что-нибудь необыкновенное… — тут Андрей покосился на Анатолия, и тот смущенно кашлянул. — Но над аэродромом при настроении я танцую. Между летчиками есть нетанцующие, потому что не умеют, есть нетанцующие из принципа, есть танцующие только при настроении, и есть любящие танцевать».
— Нестеров! — вскричал Серов. — Только он мог это сказать.
— Верно, — кивнул Сидоров и протянул ему листок с выпиской.
— А вы, Андрей, у нас будущий академик. И вот что, ребятушки. Мы с вами, конечно, из «любящих танцевать». Мы умеем танцевать и парочкой и втроем. Однако с практической стороны эти «танцы» вовсе не бессмыслица. Да и Нестеров «танцевал» не ради эстетического удовольствия, но, главным образом, чтобы уметь лучше сбивать противника. А теперь нам требуется уже не единичный, а групповой пилотаж. В будущей войне, когда придется лететь навстречу воздушному соединению врагов, мы одним стремительным маневром разрушим их строй и, сломав его, будем бить в индивидуальных схватках поодиночке, имея еще преимущество в маневренности и инициативе. Вот что значит наш пилотаж строем.
В другой раз, зимним вечером, Серов опять собрал у себя товарищей, и они снова и снова обсуждали сочетание групповых и индивидуальных боев в будущей войне, когда вдруг по коридору кто-то пробежал, стуча в двери, у каждой раздавалось: «Вызывает комэск!» Серов распахнул дверь. Не успевший постучать вестовой произнес:
— Вызывает командир эскадрильи.
В штабе уже собралась вся эскадрилья.
Комэск сообщил, что подразделения японских войск снова нарушили границу и напали на наши посты. Положение на границе в последнее время особенно обострилось. Несмотря на то, что Советское правительство принимало все меры, чтобы предотвратить возникновение войны, с той стороны все время провоцировались вооруженные столкновения. Лилась кровь.
Пограничники давали заслуженный отпор самураям, те ретировались, но на следующий день повторяли провокацию в другом месте.
— Получен приказ высшего командования. Наши пограничные войска и расположенные вблизи границы военные части приведены в боевую готовность. В эскадрилье назначаются круглосуточные дежурства на аэродроме. Сегодня выходит на дежурство второе звено.
Звено Серова поднялось и выстроилось перед командиром части. По знаку его оно выступило в ночь к своим самолетам. Во мраке вырисовывались очертания ангаров и дежурной фанзы. Мотористы ускорили шаг и опередили командиров — они спешили вывести машины из ангара.
Сидоров и Власов молча шагали, думая о своем. Серов шел посередине, четко стуча сапогами по промерзшей земле.
— А что, если свое искусство пилотажа строем мы покажем не сегодня завтра на практике? Здорово проучили бы самураев, а, ребятушки?
Круглосуточные вахты на аэродроме продолжались несколько недель. В то время как одни летчики дежурили, другие «подцежуривали», то есть отдыхали не раздеваясь, готовые каждую минуту присоединиться к первым, и только третья смена получала полный отдых до своей очереди.
Самолеты второго звена были заправлены горючим и вооружены. Снега не было, земля промерзла, взлетать с обледенелого грунта было трудно и рискованно.
Из-за морозов задерживался прогрев моторов. Серов предложил устроить специальные агрегаты — провести трубы отопления под землей, и первый применил их на практике во время дежурства своего звена. Устройство вполне оправдало себя.
Летчики проверяли оружие, запас горючего, обсуждали каждую мелочь вместе в техником, мотористами, оружейником, делали пробные вылеты, проверяли боевую готовность друг друга. Ждали сигнала. Были готовы вылететь на встречу с врагом.
И вот однажды, в темную морозную ночь, как раз в дежурство Серова, на аэродроме появились представитель штаба ОКДВА,[1] начполитотдела бригады и командир эскадрильи. Они вошли в дежурную фанзу. Комната освещалась только пламенем печурки. У камелька сидели истребители. Серов вскочил.
— Смирно! — раздался его возглас.
Летчики уже стояли по форме. Серов рапортовал о готовности звена.
