У меня отлегло от сердца.
Полк был построен у развернутого знамени, и полковник вручил нам награды.
Я получил первый орден Боевого Красного Знамени. Получили награды и многие товарищи. За сбитую «раму» мне все-таки выдали полагающуюся премию в виде литра вина, и мы с Бродинским и друзьями «обмыли» награды, поднимая тосты за их умножение, за нашу окончательную победу...
В это время мы стояли на аэродроме Черторыска. Однажды я поднялся в воздух для тренировки с молодым летчиком Лебедевым. Выполнив ряд упражнений на высоте двух с половиной тысяч метров, за облаками, мы направились домой. Едва пробили облачность, как метрах в тридцати я заметил «фоккер». Вражеский летчик меня не видел. Рука так и тянулась нажать на гашетку. Я мог снять фрица одной очередью. Год назад я так бы и сделал, но сейчас сдержал себя, оглянулся, — а вдруг рядом ходит второй фриц? Так и есть, вот он! Заходит в хвост Лебедеву! Предупредить молодого летчика по радио было уже поздно, и я рванул свой самолет под «фоккер», зная, что Лебедев последует за мной. Я не ошибся. Мы сбили прицел немца, его снаряды и пули прошли мимо.
«Фоккеры», видя, что нас два на два, ушли в облака. Как я жалел, что на моем самолете не было тогда тридцатисемимиллиметровой пушки! Недосчитались бы немцы минимум одной своей машины.
Мы сели. И хотя товарищи подшучивали над нами, что мы «по-джентльменски» отпустили фрицев, я знал, что поступил правильно. Если бы я сбил первого «фоккера», второй наверняка сбил бы Лебедева...
Возвращаясь с аэродрома в землянку, я заметил, что у доски объявлений собралась группа летчиков и механиков. Я подошел к ним и увидел... Сашу. Да, да, Сашу! Он смотрел на меня с большого плаката. Художник очень удачно передал сходство. Тут же лаконичный текст рассказывал о боевых делах Саши. Таких плакатов в части становилось все больше и больше. У меня потеплело на сердце. Я был горд за брата!
На фронте наступило временное затишье. Советские войска готовились к прорыву немецкой обороны и освобождению города Ковеля. Наша эскадрилья вела будничную работу — занималась разведкой, расстреливала немецкие эшелоны на перегонах, войска на марше, колонны машин, самолеты над немецкими аэродромами.
Меня больше всего привлекала свободная охота. В ней было много неожиданностей, но в то же время предоставлялась большая свобода действий.
Из этих многочисленных полетов мне особенно запомнился один. От Пинска в сторону Сарн немцы по болоту проложили настильную деревянную дорогу. По ней перебрасывали на фронт боеприпасы, технику, живую силу. Мы об этом хорошо знали, однако никогда не видели на дороге движения — немцы действовали по ночам, в самую густую темноту.
Но нам повезло. Едва мы с Лобастовым — он с четверкой, а я с парой — прошли над дорогой километров пять, как заметили большой немецкий обоз. В нем было около двухсот двуколок. Видно, дела на фронте были у «завоевателей» плохие, если они решили днем двигаться по этой дороге. Двуколки были гружены боеприпасами. Лобастов приказал мне атаковать обоз против хода, а сам со своей четверкой зашел в атаку по ходу, чтобы создать пробку.
По сторонам дороги сквозь траву поблескивала вода. Там была трясина. Мы решили в нее и загнать всех обозников. Лобастов со своей четверкой поливал их густым пулеметным огнем. На дороге началась паника. Лошади вставали на дыбы, сбивая в трясину людей и повозки. Фашисты, не зная, куда деваться, прятались под повозки, те их давили. Многие, ища спасения от пуль, прыгали в болото и там тонули.
Едва Лобастов вышел из атаки, как начал ее я, ведя огонь из пушки и пулемета. За мной следовал Бродинский. На дороге все перемешалось. А мы непрерывно расстреливали обоз. Над ним в разных местах начали взлетать фонтаны дыма и огня. Это на повозках рвались боеприпасы. Взрывы учащались, и теперь немцы десятками прыгали в болото...
Когда весь обоз был разгромлен, мы прекратили огонь и уже собрались возвращаться на свой аэродром, как вдруг на горизонте показалось шесть «мессеров». Их, очевидно, вызвали по радио обозники. Но вражеские машины пришли с опозданием.
Я ждал, что прикажет Лобастов, который в это время был уже командиром нашей эскадрильи. У нас кончились боеприпасы, удирать же от врага, когда мы один на один, было просто стыдно. Лобастов правильно оценил состояние немцев — ведь они не знают, что имеется в наших патронных ящиках, — и смело ринулся в бой. По приказу Лобастова мы пошли навстречу фашистам, и те, даже не пытаясь вступить в бой, повернули назад.
— Хоть фрицы на сей раз и удрали, как зайцы, все же нам надо всегда иметь в запасе снаряды и патроны, — сказал Лобастов, когда мы приземлились. — Не всегда наша атака без боеприпасов может окончиться благополучно.
После этого мы уже никогда не оставались без патронов и снарядов, какой бы жаркий бой ни вели.
Счет моей мести за гибель Саши растет. Шесть фашистских самолетов лежат ржавеющими обломками в пинских болотах. Вот об этом я и пишу письмо на родину, на далекий Амур. Я рассказываю, что из этих шести самолетов — четыре истребителя «Фокке-Вульф-190», машины того типа, к которому принадлежал самолет, подбивший Сашу, две «рамы» («Фокке-Вульф-189») — фашистские разведчики...
Но этот счет для меня очень мал. Я должен драться и за себя и за Сашу, а ведь он тоже сбил бы не один самолет за это время. И я делаю приписку в письме: «Буду громить фашистов еще сильнее!» Письмо закончено. Во сколько же дней оно пройдет путь до Хабаровска? Я смотрю на свежий номер армейской газеты. Сегодня 3 июня 1944 года. Вернее, уже наступило четвертое число. Товарищи спят. Пора и мне отдыхать — с утра начнется напряженная боевая работа, ибо на фронте идет усиленная подготовка к наступлению.
Утром вылетаем в сторону городов Пинска и Кобрина с Витей Бродинским. Задача у нас чисто разведочная — просмотреть линии железных дорог, выяснить характер фашистских эшелонов. Мотор работает ровно. Видимость хорошая — высокая облачность нам не мешает. В боевых делах, в постоянном напряжении немного затянулась глубокая рана в душе, вызванная гибелью брата.
Моя рука еще крепче сжимает ручку управления. Курс держу на Кобрин, который находится примерно в ста километрах за линией фронта. Скоро мы пойдем над территорией, занятой врагом.
Но мы не успели перелететь передний край. Совершенно неожиданно из облаков появился «Хейнкель-111» — тяжелый бомбардировщик. Его черное акулообразное тело с хищным клювом, с поблескивающей, как огромный холодный глаз, застекленной кабиной медленно плыло над нашей землей. Самолет высматривал цель для бомбежки. Черные кресты на фюзеляже и крыльях, казалось, бросали на мою землю такую же зловещую черную тень.
