Но мы не успели перелететь передний край. Совершенно неожиданно из облаков появился «Хейнкель-111» — тяжелый бомбардировщик. Его черное акулообразное тело с хищным клювом, с поблескивающей, как огромный холодный глаз, застекленной кабиной медленно плыло над нашей землей. Самолет высматривал цель для бомбежки. Черные кресты на фюзеляже и крыльях, казалось, бросали на мою землю такую же зловещую черную тень.
Я находился выше него. Сделал разворот, бросился вниз, под бомбардировщик, и под небольшим углом пошел в атаку. Прямо на меня из брюха самолета смотрела пушка. Она была готова выплюнуть огонь. Но я опередил фашиста и послал в него заряд из пушки и пулемета, а сам поспешно вывел самолет влево и вверх для повторного захода в атаку.
«Хейнкель» стал падать на правый мотор, который охватило пламя. Я снова атакую и бью по фашисту слева. Бомбардировщик пошел к земле быстрее. За ним потянулась широкая, медленно рассыпающаяся в воздухе полоса дыма.
Мы с Бродинским, который во время моей схватки с фашистом находился над нами, охраняя меня от воздушного нападения вражеских истребителей, пошли за «хейнкелем». Все время теряя высоту, тяжелая машина скользила над болотами, серебристо поблескивающими водой; вот она уже почти плюхнулась и поползла по болоту, оставляя за собой широкий и глубокий след примятой травы. Оказавшись над фашистом, мы пошли на штурмовку. Наши пули и снаряды ложились точно в цель, и вот через минуту самолет врага охватило высокое пламя. Мы стали уходить. За нами поднялся огненный столб — вражеский самолет взорвался.
На большой высоте мы пересекли линию фронта и подошли к станции Кобрин. Насчитали здесь семь эшелонов. Но начал быстро нарастать зенитный огонь. Он стал настолько прицельным, что мы вынуждены были уйти. С аэродрома, что лежал у станции, поднялись два «фоккера», однако они скоро потеряли нас из виду. Мы пошли над железной дорогой к Пинску.
Уже у самого города мы настигли большой состав и с удивлением увидели, что он гружен сеном. Что за черт! Зачем фрицам потребовалось так много сена?
— Штурмуем! — говорю я Бродинскому. — Хоть и сено, а фашистское!
— Есть штурмовать! — отвечает он весело. Ему тоже смешно: может, фрицы на сенное питание перешли, чтобы больше прыти было удирать на запад?
Я нажимаю на кнопки оружия и прохожу над составом. Сено вспыхивает неожиданно ярко, кверху буквально рвутся длинные языки огня. Паровоз отцепляется от эшелона и, быстро набирая ход, несется к Пинску. Мы бросаемся за ним, но вскоре у моста нам преграждает дорогу стена зенитного огня, и мы возвращаемся назад к составу. Нашему удивлению нет предела. Состав пылает, и мы видим, как время от времени там взрываются... цистерны! Самые настоящие цистерны, в которых транспортируется горючее! Оказывается, немцы замаскировали прессованным сеном большой состав с бензином, а мы подожгли его и уничтожили. Это был чувствительный удар по технике фашистов: на некоторое время на этом участке фронта она оказалась почти без горючего.
В прекрасном настроении вернулись мы на свой аэродром, пообедали и снова отправились «на охоту». Теперь наш маршрут от станции Видзипур на городок Лунинец.
Не сделав и половины пути, мы натолкнулись на двух «Юнкерсов-88». Наученные горьким опытом, фашисты торопливо спрятались в облака. И сколько мы ни пропахивали облака, сколько ни поднимались выше их и ни спускались — фрицы исчезли, словно стали невидимками. Ничего не скажешь, стали «мастерами драпа»!
Восточнее города Лунинец выходим к аэродрому. На нем довольно беспечно рулит бомбардировщик. По контурам определяю, что это «Дорнье-217». Что ж, весьма кстати. Такой машины на моем счету еще нет.
— Атакуем! — кричу я.
Сразу же перехожу в пикирование и, падая на бомбардировщик, открываю огонь. В ответ раздается треск аэродромных зениток. Вокруг моей машины возникают разрывы. Бьют малокалиберные пушки.
По густоте разрывов вижу, что зенитный огонь принимает угрожающую плотность. Мои выстрелы попали в цель — «дорнье» пылает, как хорошо подготовленный костер. Но мне уйти вверх не позволяют зенитки. Иду почти у самой земли, за мной — Бродинский. Уходим в глубь территории, занятой врагом, — иного выхода нет. А зенитки неистовствуют. Кажется, еще немного — и наши машины будут разнесены в клочья, но быстрота и непрерывное изменение курса спасают нас. Мы оказываемся вне досягаемости зенитного огня, и только тут я с особой отчетливостью понимаю, в какой опасности был.
— Ну как?
— Поначалу трудно было, а привык — ничего! — шутит Бродинский. Но по его голосу я догадываюсь, что и этот веселый, никогда не унывающий человек пережил несколько трудных минут.
Мы оказываемся над лесом и тут взмываем в облака, делаем большой круг и внезапно вновь появляемся над аэродромом — надо же сфотографировать горящий бомбардировщик фашистов. Этот дерзкий маневр застал немецких зенитчиков врасплох. Прежде чем они успели открыть огонь, мы уже снова были в облаках, здесь опять изменили курс и направились вдоль железной дороги на Пинск. Однако сколько мы ни присматривались, никакого объекта для себя не нашли и вернулись на свой аэродром. Здесь нас поздравили с уничтожением бомбардировщика и отправили отдыхать. Вечером нам снова предстояло быть в воздухе.
На этот раз полетели четверкой: старший лейтенант Лобастов, его ведомый Дима Хохряков и я с Витей. Повторили наш утренний маршрут. Я почти уверен, что полет будет пустым — мы ведь так насолили немцам с эшелоном бензина, что они, поняв усилившуюся активность нашей авиации, по элементарным законам здравомыслия должны были всякое движение днем прекратить, перенести его на наиболее темные ночные часы. Но немцы были весьма настойчивы в своем стремлении делать все строго по графику, пунктуально. Едва мы вышли к перегону Кобрин — Пинск, как заметили несущийся на буксире автодрезины голубой пассажирский вагон.
Сумерки еще не наступили, хотя в лесу уже стлалась предвечерняя дымка. Лобастов крикнул:
— Атакуем!
Ну еще бы, упустить такую цель! Лобастов ястребом кинулся вниз на вагон. Нас заметили, и дрезина ускорила ход. Наивные водители хотели уйти по рельсам от свободно несущихся самолетов! Лобастов прострочил по вагону и дрезине, за ним повторил тот же маневр Хохряков, а затем наступила моя очередь.
Едва я пошел в атаку, как увидел, что из окон и дверей вагона стали выпрыгивать немецкие офицеры. Они кубарем скатывались по насыпи. Но это не спасало их от наших пуль. Я нажимал кнопку и отчетливо видел, что бью без промаха. За мной атаковал Бродинский, но вагон и автодрезина продолжали идти. Лобастов повторил заход, и вот дрезина, разбитая снарядом, замедлила ход. На нее налетел вагон, сбил с рельсов, и она, кувыркаясь, полетела под откос. Вагон, пройдя по инерции еще несколько десятков метров, остановился. Наши пули основательно его продырявили. Больше никто из вагона не показывался, и мы продолжали свой полет дальше. Позднее нам стало известно, что в вагоне возвращалась с важного совещания группа штабных офицеров. Только двое или трое остались в живых. Большинство легло под березовые кресты тут же у дороги.
