к Уваровым.
Уваровы — это соседи Мак-Ларенов в Бервуд-парке, русские эмигранты, замечательные люди, их старший сын — ровесник Аманды.
— Хорошо.
— Пока.
— Пока, поцелуй Мэнди.
Хлопнула дверца «Мерседеса», он уехал.
В десять сорок пять Брюс вырулил из боксов гудвудской трассы на «бэтмобиле», так они между собой прозвали «Мак-Ларен-M8D» для Канадо-Американского кубка — за огромные кили, между которыми крепилось антикрыло. Эта машина осенью порвет в клочья всех соперников за океаном — никаких сомнений. И принесет Брюсу и его команде еще несколько сотен тысяч долларов призовых: организаторы Кан-Ама платят очень щедро. Только сейчас, в ближайший месяц, с «бэтмобилем» необходимо плотно поработать.
Было чудесное солнечное утро. Шестисотсильный мотор ревел на коротких прямых, чуть стихал в шпильках и снова вспарывал американским своим баритоном деревенскую тишину. Так круг за кругом. Вот оранжевый автомобиль вернулся в боксы, механики сняли обтекатели и не торопясь поковырялись в его раскаленных недрах. Снова выехал — три круга, пять. И вновь в боксы. «Давайте через четверть часа немного перекусим. Патти приготовила бутерброды». Сам-то он в последнее время старался соблюдать диету, считая, что от сытой жизни в Штатах изрядно растолстел — откровенно говоря, это ему не грозило еще минимум лет десять. Пара тонюсеньких печений и стакан сока заменяли Брюсу плотный ланч, принятый в Колнбруке, где много работали и любили хорошо поесть. А снедь, которую каждый раз собирала в дорогу Патти, он скармливал механикам — и те были очень довольны.
— О'кей, Брюс, на моих 12:19.
В двенадцать двадцать две на прямой перед скоростным правым поворотом от «бэтмобиля» оторвался хвостовой обтекатель. Машину, мгновенно потерявшую прижимную силу, пушинкой сдуло с асфальта, и она понеслась прямо в судейский пост — деревянную будочку, стоявшую метрах в тридцати от трассы. Ударилась в его бетонное основание, вылетела на трассу...
Брюс погиб на месте.
Тормозной след «Мак-Ларена-M8D» на асфальте гудвудской трассы. В этом месте машина вылетела на траву и врезалась в бетонный фундамент судейского домика.
Вилли Мэрес
В ОДИНОЧЕСТВЕ ПОД ДОЖДЕМ
Вилли стоял у окна. Нахмурившись, ни о чем не думая, лишь пытаясь забыть хоть на минуту о нескончаемой головной боли. Шел дождь. Мимо, печально позванивая колокольчиком, проехал фургон развозчика супа. Никому не нужен суп. Тысячи мягких молоточков колотили по затылку. Смеркалось. Скоро в тихом Остенде начнут задвигать занавески, опускать шторы, закрывать ставни. Каждая занюханная вилла, каждая убогая квартирка превратится в маленькую крепость. Маленькие жители маленького городка заползают в тесные уютные панцири: «Свой очаг дороже золота» — какой же бельгиец этого не знает? Но они все страшно не любят одиночества, эти бельгийцы, а потому сейчас потянутся в кафе.
За что его называли «Бешеным Вилли»? Может быть, за это мрачное выражение лица? Ведь на самом деле в аварии Мэресс
Вилли отошел от окна, открыл холодильник, достал бутылку пива. Стены чуть дернулись, знакомо поплыли. Осколки коричневого стекла лежат на кафельном полу кухни. В желтой пивной луже. Вилли достал еще бутылку и, размахнувшись как следует, изо всех сил швырнул ее в стену. Жалкий калека! С той дурацкой аварии прошел уже почти год, а улучшения так и не наступило. И еще очень болела голова. Жалкий, никому не нужный калека...
Несколько недель — с тех пор как врачи вынесли окончательный приговор — он неотступно думал об одном и том же: что же теперь будет? Он ни на что не годен. Никогда не выйдет на старт, никогда больше не почувствует то восхитительное напряжение, что охватывало его каждый раз в пилотской кабине. А жизни без этого Вилли себе не представлял.
Странно, в детстве он и не думал о карьере автогонщика. Размеренная провинциальная жизнь в тихой деревеньке Моминьи, что затерялась в поросших лесом холмах на самом юге Бельгии, в нескольких километрах от французской границы, к тому не располагала. Здешние жители мечтали о том, чтобы открыть стеклодувную мастерскую или грезили о баснословном урожае свеклы. Слова короля Альбера, как раз в двадцать восьмом, когда родился Вилли, вернувшегося из путешествия в Конго: «Вы никогда не достигнете ничего великого, если ваш горизонт ограничен настоящим моментом» — здесь никого особенно не трогали. Король был далеко, в Брюсселе. А вокруг Моминьи простирались леса и поля. Может быть, и ограничивая горизонт, но одевая их всех и обувая.
В детстве Вилли хотел стать художником — рисовать у него получалось очень неплохо, отцовские гости (самые близкие, из тех, кого уже не менее пяти раз принимали в доме и кто теперь удостоился приглашения на кружку пива в святая-святых — хозяйский сарай) хвалили способности мальчика. Потом юноша видел себя архитектором, футболистом, изучал сельское хозяйство, любил скаковых лошадей, наконец, получил лицензию летчика. Но чтобы автогонки...
Да, отец, богатый торговец лесом, еще в тридцать четвертом подарил мальчику педальный «Бугатти», но велосипед шестилетнему Зи-Зи нравился не меньше. Да, однажды зимой он вывел из гаража отцовский «Ситроен» и, привязав к бамперу веревку, возил по заснеженным улицам деревни сестренку — изображали слалом на лыжах, прочитав об этом модном на швейцарских курортах развлечении в каком-то журнале. Но с не меньшим удовольствием Вилли и сам бы встал на лыжи — только маленькая Кристина боялась садиться за руль «Ситроена».
Вилли Мэрес дебютировал в «Формуле-1» в 1960 году и после двух сходов в Бельгии (там отказал мотор) и во Франции, где вышла из строя трансмиссия, на Гран-при Италии в Монце наконец финишировал третьим.
А потом, уже в самом конце войны, в семейном гараже появился американский джип. И вскоре по Моминьи пошли разговоры о подвигах «этого мэресовского мальчишки». «Парень носится по деревне, как бешеный! — ворчали старики, сиживая вечерами за пинтой пива в кафе на центральной площади, прямо напротив большого магазина похоронных принадлежностей. — Во всем виноват слишком толстый кошелек отца. Вы слышали, говорят, этот мальчишка предложил нашему полицейскому мессиру Пусе расписаться авансом во всех его квитанциях на штрафы — чтобы тот его больше не останавливал до Рождества! Ну чистый сорви-голова...»
Девчонки боялись с ним ездить, а двоюродного брата Филипа (их семьи делили большой трехэтажный дом на главной улице Моминьи, Мэресы жили в правой половине, Маки — в левой) приходилось привязывать к сиденью, чтобы маленького штурмана не вытряхнуло из открытого джипа во время
