Наилучшим путем нашего отступления была дорога на Амман, но мы не знали, не захвачен ли уже этот город противником в результате его третьего по счету обходного маневра. Поэтому я решил направиться к ближайшему пункту, из которого можно было бы связаться со штаб-квартирой в Назарете. Таким местом была еще одна маленькая горная деревушка под названием Джераш, старинный Герасиум времен римского владычества, в которой размещалось подразделение жандармерии и отделение телеграфа. Там среди превосходно сохранившихся древнеримских развалин мне удалось выяснить, что пехотные подкрепления и гаубичная батарея уже находятся в пути. Мы выехали вперед, встретились с ними и немедленно атаковали, но были остановлены противником в нескольких сотнях метров от Эс-Сальта. Тем временем турецкая кавалерийская дивизия ударила во фланг британских частей. Я вернулся к телефону и снова связался с Лиманом, чтобы попросить поддержать нашу атаку чем только возможно, но его нервы были к тому времени уже на пределе, и все, чего я от него добился, была выкрикнутая им в трубку угроза: «Если к завтрашнему дню Эс– Сальт не будет взят, я отдам тебя под военный трибунал!»
На следующее утро я лично повел атаку при поддержке пулеметных подразделений, и нам удалось отбить деревню. Я немедленно известил об этом главнокомандующего, потребовав в то же время своего перевода на Западный фронт. Мне казалось тогда, что я более не смогу воевать под его командой. Между прочим, Алленби описал нападение на Эс-Сальт как простую демонстрацию со своей стороны. Однако для простой демонстрации задействованные в этом деле силы были слишком значительны, а вполне реальная угроза, создавшаяся для нас в результате этой операции, была предотвращена только благодаря великолепной отваге, проявленной турецкими солдатами. Историки редко признают мужество и стойкость турецких войск того периода, почему я и уделил описанию этого боевого эпизода больше места, чем он, возможно, заслуживает. Что касается меня самого, то я получил несколько турецких наград, на одной из которых имелась надпись, гласившая, как мне потом объяснили друзья: «Смерть христианским псам».
Лиман не предпринял ничего, чтобы выполнить мое требование о переводе, а я сам больше этого вопроса не поднимал. В свое время он навестил нашу штаб-квартиру и смог лично оценить трудности, с которыми нам пришлось столкнуться. В результате наши отношения несколько улучшились.
Значительно больших успехов мы добивались в операциях против мятежных арабских племен, которыми руководил Лоуренс. Экспедиция в Эль-Тафиле, в которой участвовал знаменитый германский исследователь Нидермайер, оказалась весьма успешной и дала нам возможность возобновить железнодорожное сообщение с Хиджазом. Поистине замечательные действия наших саперов позволили поддерживать эту дорогу в рабочем состоянии до окончания войны, несмотря на непрекращавшиеся нападения бедуинов, и турецкая дивизия в Медине тоже оставалась там до конца. Тем не менее существовала постоянная угроза нашему тылу. Несмотря на то что подвиги Лоуренса имели весьма ограниченное военное значение, было ясно, что его силы могут угрожать всем нашим коммуникациям в том случае, если Алленби снова перейдет в наступление.
Арабские племена, все еще сохранявшие верность Турции, постоянно информировали нас о местонахождении Лоуренса. В распоряжении нашей штаб-квартиры находилось небольшое германское подразделение авиаразведки, которому были даны указания внимательно следить за его перемещениями. С воздуха было достаточно просто обнаруживать оазисы, и, если наши пилоты замечали белую палатку в окружении группы черных, можно было с уверенностью сказать, что в ней обитает он сам. Часто сделанная с воздуха фотография его штаб-квартиры оказывалась на моем столе в самый день съемки, но в этой войне в пустыне существовал неписаный закон, который соблюдали и германские летчики, а именно: мирные лагеря такого рода атаковать запрещалось. Концепция тотальной войны, сложившаяся к 1941 году, к счастью, была в то время еще неизвестна по обе стороны пустыни.
Командующий моей армией, генерал Кемаль, поддерживал прекрасные отношения не только с ближайшими арабскими племенами, шейхи которых часто посещали Эс-Сальт, чтобы засвидетельствовать свое почтение и принести подарки, но даже с эмиром Фейсалом и с Ибн-Саудом. Мы были хорошо осведомлены о внутренних трениях в семействе Хашимит и между приближенными короля Хусейна. Связи Фейсала вели прямо в Дамаск, к «большому Кемалю», и у нас складывалось убеждение, что он видит свою основную задачу в том, чтобы не оказаться на проигравшей стороне.
Зная о переписке между Фейсалом и генералом Кемалем, мы прилагали все усилия к тому, чтобы дискредитировать обещания, которые Великобритания давала арабам при посредстве Лоуренса. Этот человек вел свою изощренную дипломатическую игру на фронте, казавшемся тогда совершенно незначительным. К удаче британцев, на них работал человек с таким глубоким пониманием и с такой симпатией к миру ислама. С военной точки зрения его деятельность нельзя, вероятно, считать значительной, но в политической и экономической сферах она была просто бесценна.
Кемалю никогда не удавалось в переговорах с арабами перебить цену, предлагаемую британцами, и не было никакой надежды на то, что удастся уговорить турок отказаться от контроля за священными городами. Я лично пытался оказать давление на Энвер-пашу с целью даровать арабским племенам и их вождям известную степень автономии. С этой целью я написал, с позволения Лимана, письмо своему прежнему шефу Бернсторфу в Константинополь, но ему оказалось не под силу преодолеть возражения турецкого Верховного командования. Создавалось впечатление, что бороться с их неуступчивостью возможно только при помощи самого сильного давления со стороны германского Верховного командования. Поэтому я решил испросить разрешение на посещение германской штаб-квартиры на Западном фронте, чтобы заручиться их поддержкой, прежде чем Алленби возобновит наступление.
В начале августа 1918 года я вылетел из Аммана в Дамаск, а оттуда – во Францию. На Западном фронте я обратил внимание на радикальное изменение обстановки. Россия практически вышла из войны, и наши оборонительные действия во Фландрии сменились весной германским наступлением 1918 года, на которое были возложены все наши надежды. После успешного начала это наступление совершенно застопорилось. Американцы, со своими свежими дивизиями и бесконечными ресурсами, добились решающего перелома при Шато-Тьери. К тому времени, когда я прибыл в штаб-квартиру, стало совершенно ясно, что войну мы можем выиграть только лишь чудом. Я приехал в девять часов утра, и было условлено, что генерал Людендорф примет меня в тот же день вечером, однако ждать пришлось до двух часов ночи, так велико было напряжение, в котором ему приходилось работать. Я коротко доложил об общем положении дел в Палестине, в особенности – о трудностях моей собственной армии, вынужденной бороться на два фронта. Я рассказал о неминуемом новом вражеском наступлении и подчеркнул, что, если турки не пойдут на определенные политические уступки, мы окажемся не в состоянии его отразить. Людендорф моментально схватил главное и попросил меня набросать телеграмму Энвер-паше. Я за несколько минут составил проект, включая требование автономии для арабов и немедленных политических мер со стороны турецкого правительства.
