Джонсон что-то сказал по-английски, а затем говорит по-русски: «Я еду вместе с Михаилом Александровичем».
Жужгов отвечает: «Сейчас вас взять не можем. После, вместе со всеми остальными и с вещами приедете к месту назначения».
Джонсон настаивает. Его поддерживает Михаил, говоря:
Я не могу ехать один».
Все остальные не проронили ни слова, застыли в безмолвии. только женщина, пользуясь сутолокой, выходит в коридор и хочет звонить. Ее увидел Колпащиков и остановил: «Гражданка, отойдите от телефона и идите в комнаты», — и кажет браунинг.
Она не ожидала и, вздрогнув, поспешно прячется в комнату.
Ни Михаил, ни Джонсон не уступают, хотят ехать вместе. Мне передают и спрашивают, как быть.
— Спускайте обоих, скорей.
Ведут. Отхожу от крыльца. Говорю:
— На переднюю Колпащиков на козлы, Жужгов с Михаилом. На задней — Марков на козлы, Иванченко с Джонсоном.[68]
Но вот подходит Михаил к экипажу и падает в обморок. Колпащиков подскакивает ко мне и шепчет, волнуясь, — Михаил в обморок упал. Вижу — все растерялись и не знают, что делать, минута замечательная. Люди, которые готовы зубами перегрызть горло Михаилу, эти люди от непредвиденного пустяка растерялись, замешались. Что это? Несомненно, необычайная нервная натянутость. Перегруженность. Весь израсходовался, тут еще какой-то комок помех. И замешался.
Вижу это и зло отвечаю:
— Сади, не на свадьбу везешь.
И как хлыстом ударил: сразу пришли в себя и энергично подняли и садят. Но и Михаил почувствовал, что обморок не помогает, и безвольно рухнулся на сиденье. Уселся.
Джонсон наблюдал, и как только уселся Михаил, Иванченко тихо приглашает его в экипаж, и они усаживаются.
— Двигай! Я вас догоню. Если не догоню, ждать меня в Мотовилихе, — говорю я.[69]
58. Еще раз два председателя
Джонсон мне испортил дело, занял мое место, и я поневоле остался.
Но только тронулись лошади и повернули за сквер, что посреди улицы, я вижу, что два председателя несутся во всю прыть: бегут бегом из ЧК к Королевской гостинице. В то же время женщина появляется на балконе и смотрит на меня. Я вижу председателей и спешу к ним навстречу и спрашиваю:
— В чем дело? Куда так бежите?
Они, запыхавшись, отвечают:
— От Михаила Романова звонили.
— Ну и что же? Вы что, у Михаила Романова на побегушках? Во всякое время дня и ночи по первому зову являетесь? И так бежите? Пойдемте со мной.
Они покорно поворачивают, и я их завожу в правление милицией; в административное правление, что рядом с Королевскими номерами, в бывшей уездной земской управе. Начальником этого управления мотовилихинский рабочий — Василий Дрокин.[70] Он еще у себя в управлении и собирается ночевать в кабинете.
Я его зову и говорю:
— Распорядись немедленно запрячь твоего рысака. Едем в Мотовилиху. Ты со мной, кучера не надо.
Он поворачивается к милиционеру и отдает распоряжение. Милиционер пулей проносится вниз по лестнице мимо нас, а я вдогонку:
— Скорей, как можно скорей, товарищ. Он слетает с лестницы.
— Товарищ Дрокин, где можно поговорить, чтобы нас никто не слышал?
— У меня в кабинете.
Я поворачиваюсь к Сорокину и Малкову, киваю на кабинет и говорю:
— Пойдемте.
Заходим. Все стоим около стола. Никто не садится. Я опираюсь рукой на стол, в полоборота к Сорокину и Малкову, говорю:
— Вы понимаете, товарищи, что выявились невольными свидетелями…
В это время заходит Дрокин и, увидев, что я остановился, спрашивает:
Тов. Мясников, мне можно?
— Зайди, — бросаю я. Я начинаю вновь:
— Вы понимаете, что вы явились невольными свидетелями дела, которое ни видеть, ни знать вам было нельзя. Но вы увидели. И потому вы явились невольными соучастниками. Но если это так, а это так, то условие для участия в деле одно для всех:
крепко держать язык, иначе откушу, или заставлю откусить и выплюнуть. Это для всех. И для меня, и для тех, что уехали, и для тех, что здесь. Принимаете вы это условие?
— Ну, конечно, тов. Мясников, — отвечает Сорокин своим обычным глуховатым, слабым голосом.
— Ну, а теперь дело так обстоит. Если бы вы не увидели и не узнали, что Михаила «бежали» мы, а узнали об его исчезновении завтра, то что бы вы сделали с оставшимися?
— Арестовали бы, — отвечают оба враз.
— Ну, так и делайте. Арестуйте. А дальше? Арестуете, а за что же вы их арестуете?
— За содействие побегу Михаила, — говорит Сорокин.
— И его секретаря, — добавляю я. — Так. Это верно. Ну, а если бы они вам сказали, что они никакого участия в этом не принимали (имейте в виду, что вы не знали, что я их «убежал»), то вы им поверили бы?
— Нет, конечно.
— Так. Правильно. Значит, вы признали бы их виновными и…
— И расстреляли бы, — добавляет пришедший в себя Малков.
— Так и делайте. Арестуйте всех. Предъявите обвинение в содействии к побегу и всех их расстреляйте, в том числе и жандармского полковника Знамеровского, что в тюрьме.
— Хорошо.
— Ну, хорошего тут мало, положим, но делать это надо быстро» точно и без болтовни. А по всем телеграфным, телефонным линиям дайте знать: Михаил Романов и его секретарь Джонсон бежали в ночь с такого-то на такое-то.[71] И это все. Ну, товарищ Дрокин, лошадь.
— Сейчас узнаю, — бросает и выбегает из кабинета.
— Вы, товарищи, идите и действуйте.
— Сейчас же начинать? — спрашивает Сорокин.
— Да, сейчас же, немедленно.
— Ну так, до свиданья.
Торопливо подают мне руки и спешно уходят. А в дверях сталкиваются с Дрокиным, который через головы их кричит:
— Готово, тов. Мясников.
Я выхожу вслед за ними и говорю Дрокину:
— Ты смотри на этих двух председателей. Срам ведь прямо. Дают слово, что они не выйдут в течение двадцати минут, и вот стоило звякнуть кому-то от Михаила, как они бросаются со всех ног бегом.
— Да, слабые они.
И в это же время я случайно гляжу на часы, и оказывается время — час. Значит, думаю, они свои двадцать минут отсидели. Это мы канителились больше, чем полчаса, и Дрокину говорю:
— Нет, я не прав, время уже час, они свои двадцать минут отсидели, и они уже были свободны, но все-таки, что это за манера, бегом бегут два председателя по первому звонку от Михаила. А в это время женщина с балкона наблюдает и видит их бегущих и думает: «Вот мы как вас гоняем». Противно ведь, Дрокин.
59. Я еду догонять
— Ты что, на козлы?
— Да, так скорее догоним. Она на вожжах ходит.
— Двигай и не жалей. Надо догнать. Он садится на козлы, подбирает вожжи и кричит милиционеру:
