Однако дерзкое послание, главным образом, было направлено на тех людей в рядах партии, которые опасались радикальных мер, принятых Революцией. В феврале 1968 года, меньше чем через месяц после речи Кастро, руководящие представители советской ортодоксии подверглись судебному разбирательству по обвинению во фракционности. Доклад Центрального Комитета, содержащий обвинение, был представлен Раулем Кастро и длился двенадцать часов. Он разоблачил сенсационную картину сборищ просоветских коммунистов и тайных встреч с советскими и восточноевропейскими официальными лицами[109]. Сомнительно, что так называемое мелкофракционное дело дошло бы до серьезного заговора, по это способствовало продолжению нарастания напряжения между двумя нaправлениями кубинской революции — дореволюционными коммунистами и Движением 26 июля. Судебное разбирательство послужило предупреждением Советскому Союзу, что ему не позволено потворствовать внутренней «обработке» членов правительства.
Нападение на просоветских коммунистов являлось частью более широкого нападения, предпринятого Кастро в 1968 году, с целью напрячь волю кубинцев для выполнения задачи накопления. После реорганизации экономических министерств в 1965 году он взял на себя экономику, лично одобряя и направляя счета на честолюбивые проекты. Восточноевропейская модель пятилетнего планирования была отклонена в пользу региональных или участковых планов, под управлением отдельных руководителей, таких как сам Кастро. К началу 1968 года, однако, появились зловещие признаки того, что экономика снова идет к кризису. Советский Союз усилил нажим, решительно сократив поставку топлива и бензина на Кубу. Многие экономические планы не смогли достигнуть ожидаемых результатов из-за недостаточного планирования или недостатка технической проверки[110]. Особенно утомили Кастро действия мелких фермеров и торговцев, которые поняли преимущества выдачи пайков и недостатка товаров для выхода на черный рынок. Их присутствие было политически несообразным в то время, когда он призывал к всеобщему самопожертвованию, и не соответствовало обществу, которое он пытался построить. «Мы произвели Революцию, — заявил он, — не для установления прав на торговлю». Воспользовавшись ярким примером уличных лоточников, продающих яичницу и сэндвичи, он предупредил о возможной опасности расширения мелкого частного капитализма[111]. В марте он начал революционное наступление с целью уничтожения последних признаков частного сектора, национализировав около 55 тысяч мелких предприятий, определявших около трети кубинской розничной торговли[112].
Обострение политического климата отразилось на росте кампании против кубинцев, которые не приспособились к духу дисциплины, на котором настаивал Кастро. Еще в 1965 году армия начала насильно вербовать «голубых» парией в отдельно работающие батальоны. В личной жизни Кастро был известен типичным для кубинца предубеждением против гомосексуалистов. Бывший сторонник Кастро рассказывает, что слышал, как два брата Кастро смеялись над шуткой о чешском детекторе гомосексуальности[113]. Но после доводов Союза писателей и художников, несколько членов которого были насильно завербованы в батальон, Кастро приказал расформировать его в 1967 году[114]. Интеллигенты и художники все в большей степени попадали под огонь, в частности от военных, за неспособность создать образцовые работы, что являлось принципом, заложенным товарищем Ждановым, бывшим министром культуры при Сталине[115]. Кастро с самого начала отрицал роль интеллигенции в кубинской революции, что он и объявил на встрече с художниками и писателями в 1961 году. Тогда же он и утвердил принцип о вседозволенности в пределах Революции, но ничего нельзя совершать против нее. Однако растущей бандой неосталинистов в бюрократии и среди военных это было истолковано как невозможность существования ничего, кроме социалистического реализма. Писатели и художники, выражавшие открытые сомнения по поводу Революции или чья творческая деятельность игнорировала политические замечания, испытывали возрастающие трудности в признании их работ. «Лунез», бунтарское культурное приложение к официальной газете «Революсьон», было закрыто в 1961 году. К концу шестидесятых годов большое количество интеллигентов было вынуждено уехать из страны, тогда как других арестовали или заставили публично признаться в их «контрреволюционных взглядах».
Трудно установить определенное отношение Кастро к преследованию своенравной интеллигенции. Возможно, он не одобрял чрезмерное рвение в заявлении о социалистическом реализме, и много лет спустя он приступил к имеющей обратную силу критике линии культурной политики в шестидесятых и начале семидесятых годов[116]. Но возникает небольшое сомнение относительно его общей позиции в споре о культурной и образовательной политике. В первые дни нового режима существовала разница между учителями, интеллигентами и культурными официальными лицами в их отношении к природе революционного искусства и образования. Для некоторых Революция предоставляла свободу творческого и критического духа, для других искусство и образование должны были служить политическим приоритетам. Для Кастро интеллигенция должна была стоять на службе пароду, подчиняя свою индивидуальность для потребностей Революции. Возможно, Кастро разделял этот неождановизм со старыми кубинскими сталинистами, которые теперь приобрели влияние в режиме, но в его случае это возникло из различных источников. Годы конспираторской деятельности и партизанской борьбы привили ему милитаристское недоверие к идеологическому или культурному плюрализму. Из-за своего собственного социального происхождения Кастро никогда не отождествлял себя с космополитической культурой многих студенческих товарищей в Гаване. Более того, личным отношением Кастро показал сильное проявление пуританства. Во время пребывания в Мексике, по словам его близких друзей и сторонников, он ненадолго увлекся симпатичной кубинской девушкой, и, разъяренный тем, что она на пляже носила бикини, ои настоял на том, чтобы она надевала купальный костюм, купленный им специально для нее[117]. Этот подчеркнутый пуританизм распространялся и на политические и на культурные вопросы, принимая облик неизбежного аскетизма. Речи Кастро конца семидесятых годов доказывали, что выживание Революции зависело от общего обязательства для каждого кубинца следовать только ее целям; любое другое отношение, подразумевал он, являлось опасным отклонением. Это послание было зачитано в сентябре 1968 года в речи к местным комитетам защиты Революции. Делая обзор тяжелой экономической ситуации, on убеждал: «И мы повторяем: нет либерализму! Нет смягчению! Революционная нация, сражающаяся нация, так как это те достоинства, которые требуются в эти дни, а все остальное — чистая иллюзия, это будет недооценкой задачи, недооценкой врага, недооценкой исторической важности периода, недооценкой борьбы, которая нам предстоит»[118].
