Здесь будет уместно вспомнить про мою школьную подругу Марину Бергельсон. Мы с ней поступили в школу в 1950 году. Мама мне рассказала, что они вместе с Маришкиной мамой были в Коктебеле, когда им было по шестнадцать лет. Маришка была очень мечтательная и милая девочка. Мы с ней быстро подружились. Сближал нас и страх перед нашей первой учительницей. Как-то Мариша позвала меня к себе в гости, и первое, что бросилось в глаза, — это дверь, на которой красовалась большая печать. «Это кабинет моего деда». Она так и сказала — деда. Я знала, что у нее был дедушка, папа ее мамы. Маришка очень любила родителей мамы, но про дедушку, отца папы, я никогда не слышала. О нем я узнала от нашей общей подруги, она мне шепотом сказала: «А ты знаешь, Маришкин дед — враг народа!» Трудно мне сейчас вспомнить, как все это было, но что ничего плохого по отношению к Маришке я не испытала, это я помню точно. Думаю, что я вообще ничего не поняла. Мы продолжали дружить с Мариной. Но однажды вдруг вся семья Бергельсонов исчезла. Из их квартиры была сделана коммуналка. Я даже помню белобрысого мальчишку, который поселился в квартире Бергельсонов! Позже я узнала, что всю семью выслали в Казахстан, а Маришку удалось отстоять, ее сняли прямо с этапа. Старики Островеры, родители ее матери, достали убедительную медицинскую справку, что Маришка является бациллоносителем дифтерита, и таким образом получили свою обожаемую внучку. Дедушка Островер был, кстати, тоже писатель, но свои исторические романы он писал на русском языке. Помню их просторные комнаты где-то на Петровке. Мы обе были рады этой встрече, и я часто стала бывать у Маришки. Мама редко интересовалась нашими подругами, но Мариша была явным исключением: мама постоянно спрашивала, давно ли я звонила ей, и не пора ли мне ее навестить. Я любила туда ездить, мы много гуляли и разговаривали. Это был 1953 год, нам было по десять лет, а она мне рассказывала, как по дороге в Казахстан папа на ночлеге клал ее себе на грудь, чтобы ее не загрызли крысы, а на полу хлюпала вода.
Игорь и Татьяна Губерман. Сибирь, село Бородино, 1980-е
Мама устраивала детям грандиозные елки, каждой из нас разрешалось звать по пять подруг, к подаркам писались стихи, папа исполнял роль Деда Мороза. Мама звонила Островерам, и Маришка вместе с нами веселилась на этих елках, конечно, это в первую очередь была мамина заслуга. Как-то мне уже взрослая Марина Островер сказала, что эти елки сыграли большую роль в ее выживании в тот трудный период ее жизни! Все это я рассказываю, чтобы лишний раз показать, что мама даже в страшные годы никогда себе не изменяла. Не предавала она подруг, не могла она предать детей и внуков. Так что чекисты сильно прогадали, думая, что мама будет им помогать. Однако они еще не раз пытались сделать маму стукачкой на собственных детей. Так, уже после того, как мы вернулись из Сибири (мама туда к нам ездила, писала письма, дочь наша все это время жила с ней), однажды утром в Лаврушинском раздался звонок. Какой-то официальный голос попросил маму к телефону. Я увидела, как изменилось мамино лицо, и она твердым неприветливым голосом (что было необычно для нее) сказала, что вечером у нее выступление, и она непременно на него пойдет, и дома ее не будет. И немедля все нам рассказала. Этот гад, уверенный в своем всевластии, предложил маме быть вечером дома, чтобы рассказать им, о чем Игорь беседовал с иностранцем, который вечером придет в Лаврушку. Гэбэшники и до сих пор были уверены, что мама не посмеет отказаться им помочь. Мама ушла на выступление, а визит иностранца мы отменили (Игорь тогда пытался передать друзьям в Израиль свою лагерную книжку).
Недавно моя сестра Лола и ее муж Саша преподнесли нам бесценный дар — письма наших родных и близких в Сибирь, когда-то при отъезде мы их взять не могли. Среди них — письма мамы, Лолы, нашей дочери и многих друзей. Только сейчас я понимаю, что нам с Игорем удалось достойно пережить то очень трудное время во многом благодаря этим письмам. Мы как бы вместе проживали эти годы, и никакая советская власть не могла нам их испортить.
Мама же за это время подружилась с нашими друзьями, продолжала принимать своих, ездила, много выступала, праздновала юбилеи, и ничто на свете не смогло бы у нее отнять редкостное умение жить и радоваться жизни.
С Татой, Игорем Губерманом и их детьми Эмилем и Татьяной. Сибирь, село Бородино, 1981
Летом 1981 года мы в первый раз мы стали собираться в Сибирь, где Игорь отбывал ссылку. Тата с Милей постоянно жили с Игорем. Первыми в путешествие отправились мама и Таня. Танечка осталась на лето с родителями, а мама вернулась в Москву, тогда и мы всей семьей стали собираться. Нас задерживали только школьные занятия старших детей и практика, которую сын должен был проходить после девятого класса, а мы хотели поспеть туда ко дню рождения Игоря. В то время как я ломала голову, как бы мне половчее его освободить, мне позвонил завуч и в некотором недоумении сообщил, что Юра сказал ему, что он не может ходить на практику, так как должен поехать к дяде в ссылку в Сибирь. Узнав, что это правда, он, вздохнув, сказал: «Ну пусть едет». В предвкушении скорой встречи мы радостно делились со всеми нашими планами. По этому поводу Людмила Наумовна Давидович сказала: «Некоторые семьи собираются на курорт, как на каторгу, а вы — на каторгу, как на курорт». Эти ее слова могут служить эпиграфом к письму, которое мама написала по возвращении в Москву.
[осень 1981]
Мои дорогие Таточка, Игорь, Таня и Миля!
Каждый день собираюсь написать вам, чтобы еще раз выразить свою благодарность и восторг по поводу своего пребывания у вас, но Москва уже навалилась со всеми своими бесконечными заботами, минуты свободной нет, и жизнь моя в прекрасном Бородине уже представляется мне далеким сном, тем более что мне и вправду снится и ваш огород, и озеро, и горы, которые почему-то называются сопки, и Ясик и Стасик (щенки. — Н.Г.), и, конечно, вы все, мои дорогие и любимые.
Лола подробно вам расскажет о нашем житье-бытье, обо всех делах, благо у нее будет для этого достаточно времени. Я целые дни проторчала на съезде, там было прохладно, и, наверное, это было одно из немногих мест в Москве, где можно было укрыться от удушающей жары, кроме того, в буфете продавали потрясающий жульен из грибов, поглощаемый мною в неописуемых количествах. Все остальное было предельно неинтересно, а вот за рамками съезда было много приятных встреч, разговоров и прочего времяпрепровождения. Гвоздем съезда, по-моему, было подаренное вами платье. Так что можно объявить конкурс на лучшую модель — «Париж — Бородино». Очень завидую Лоле и Саше, что они окунутся в вашу жизнь, — так бы хотелось снова посидеть со всеми вами в вашей голубой гороховой кухне.
