Я резко повернулся, схватил шляпу и начал двигаться в жестком ритме «Билли Джин»; я видел, что зрителям очень нравится. Братья сказали, что они толпились в кулисах, наблюдая за мной с открытыми ртами, а родители и сестры сидели в зале. Но я только помню, как открыл глаза в конце и увидел поднимающееся, аплодирующее море народа. Меня переполняли противоречивые чувства. Я знал, что выложился целиком, и мне было хорошо, очень хорошо. Но в то же время я чувствовал внутреннее разочарование. Мне хотелось просто стоять, замереть там, но получилось не совсем так, как я задумывал. Когда я зашел за кулисы, меня бросились поздравлять. Я так старался, и мне всегда хочется все сделать лучше. В то же время я знаю, что это было одно из самых счастливых мгновении в моей жизни. Я знал, что впервые братья смогли увидеть меня и посмотреть, чем я занимаюсь, чего я достиг. После выступления каждый из них обнял и расцеловал меня за кулисами. Они никогда этого не делали, и я был счастлив за всех нас. Было так замечательно, когда они меня вот так расцеловали. Мне очень понравилось! Ну, я имею в виду, мы постоянно обнимаемся, Все мы в семье часто целуем друг друга, за исключением отца. Он единственный не целуется. Когда бы мы ни встречались, мы целуемся, но когда они меня целовали в тот вечер, у меня было такое чувство, будто меня благословляли.
Выступление все еще угнетало меня, и я не чувствовал себя удовлетворенным до тех пор, пока один малыш не подошел ко мне за кулисами. Ему было около десяти лет, и он был одет во фрак. Когда он смотрел на меня, его глаза блестели. Застыв на месте, он произнес:
— Ну и ну, кто же тебя так научил танцевать?
Я рассмеялся и сказал:
— Наверное, тренировка.
Этот парнишка смотрел на меня заворожено. Я ушел и впервые за вечер почувствовал настоящее удовлетворение. Я сказал себе, должно быть, я в самом деле неплохо выступил, потому что дети не врут. Когда мальчик это сказал, я реально ощутил, что хорошо поработал. Меня все так поразило, что я отправился сразу домой и записал происшедшее той ночью.
На следующий день после двадцатипятилетия «Мотаун» мне позвонил Фред Астер, Он сказал — это его точные слова: «Ну, эта твоя походка — вчера ты всю публику с ног свалил». Вот что мне сказал Фред Астер. Я поблагодарил его. Тогда он произнес:
— Ты злой танцовщик, и я такой же. В свое время я проделывал то же самое со своей тросточкой.
Я встречал его пару раз до этого, но в этот раз он впервые позвонил мне. Он продолжал:
— Я смотрел вчера передачу; я записал ее на кассету и просмотрел снова сегодня утром. О, эта твоя походка!
Это самый замечательный комплимент, который мне когда-либо делали. Такие слова Фреда Астера, обращенные ко мне, значили для меня больше, чем что-либо другое. Позже мое выступление выдвинули к награде «Эмми» в категории музыки, но я проиграл Леонтину Прайсу. Фред Астер сказал мне то, чего я никогда не забуду — это было моей высшей наградой. Позже он пригласил меня к себе домой и продолжал награждать меня комплиментами, пока не смутил меня окончательно. Он разобрал мое выступление «Билли Джин» шаг за шагом. Великий хореограф Гермес Пен, ставивший танцы Фреда в фильмах. Присоединился к нам, и я им показал, как танцевать мунуок.
Вскоре после этого ко мне домой пришел Джин Келли и также сказал, что ему нравится, как я танцую. Удивительное событие это шоу, так как я почувствовал, что принят в неофициальное братство танцовщиков, это было для меня тем более высокой честью, что этими людьми я восхищался больше всего на свете.
Сразу после двадцатипятилетия «Мотаун» моя семья прочла к газетах о там, что я «второй Синатра» и «могу трогать сердца, как Элвис», — ну и так далее. Это было приятно слышать, но я знал, что пресса переменчива. Сегодня они тебя любят, а завтра не будут замечать тебя.
Позже я подарил блестящий черный пиджак, в котором выступал на двадцатипятилетии «Мотаун», Сэмми Дэвису. Он сказал, что собирается сфотографировать меня на сцене, а я ответил:
— Вот, накинь, пока будешь снимать.
Он был так счастлив. Я люблю Сэмми. Он хороший человек и настоящий эстрадник. Один из лучших.
Я носил одну перчатку уже несколько лет до появлении «Триллера». Носить две перчатки казалось заурядным, а одна перчатка — это были необычно и, безусловно, создавало образ. Я был долго убежден, что слишком много думать о собственной внешности — одна из самых больших ошибок, поскольку стиль артиста должен разнизаться естественно, спонтанно. Нельзя думать об этом; нужно почувствовать свое направление в моде.
На самом деле я носил перчатку довольно давно, но она не привлекала особого внимания до ее внезапного появления к «Триллере» в 1983 году. Я надевал ее во время нескольких ранних турне еще в 70-е годы и был в одной перчатке во время турне «Слезай со стены» и на обложке вышедшего потом концертного альбома.
Одна перчатка очень типична для шоу-бизнеса. Мне очень нравится носить ее. Однажды, по совпадению, я надел черную перчатку на церемонию вручения награды «Америкэн Мьюзик», случайно наложившуюся на годовщину со дня рождения Мартина Лютера Кинга. Забавно как иногда случается.
Должен заметить, что мне нравится быть родоначальником новых направлении, но я не мог представить, что приживутся мои белые носки. Не так давно носить белые носки считалось крайне неприличным. Они были к моде в пятидесятые годы, но в шестидесятых и семидесятых в белых носках даже в гроб не клали. Даже думать об этом считалось слишком примитивным — для большинства людей.
Но я так и не перестал их носить. Мне было все равно. Мой брат Джермейн расстраивался и звонил маме:
— Мама, Майкл опять в своих белых носках. Ты можешь что-нибудь сделать? Поговори с ним.
Он горько сожалел. Все они говорили, что и болван. Но я продолжал носить белые носки, и теперь они снова в моде, Эти белые носки ужасно злили Джермейна. Я очень веселюсь, вспоминая об этом. После выхода «Триллера» в порядке вещей стало даже закатывать штанины.
Я преисполнен решимости носить то, что запрещено модой.
Дома я не люблю наряжаться. Я ношу все удобное. Раньше я целыми днями ходил в пижаме. Мне нравятся фланелевые рубашки, старые свитера и слаксы, простая одежда.
Когда я выхожу в свет, я одеваюсь модно, ярко, в более фасонную одежду, но дома и но студии все сойдет. Я не ношу много драгоценностей — как правило, никаких, — поскольку они мне мешают. Зачастую люди дарят мне драгоценности, и я храню их как знак внимания, но обычно просто куда-нибудь убираю. Что-то уже пропало. Джеки Глизпи подарил мне прекрасное кольцо. Он снял его с пальца и отдал мне. Его украли, и мне его не хватает, но я особенно не волнуюсь, поскольку сам жест значил больше, чем что-либо другое, а этого у меня не отнимут. Кольцо ведь только вещь.
