повернет райком…
…Если сам я отдан стопроцентно
Для борьбы за наш рабочий класс…
…Потому что я в рабочей гуще,
Чтобы с пользой жизнь свою прожить.
Потому что взор всегда в грядущем,
А о прошлом стоит ли тужить!
Не желая очень огорчить молодого поэта, которому он в общем симпатизировал (самый облик Горбатова был мил и привлекателен для его собеседников), Маяковский сказал: «Мне здесь больше всего нравятся слова: «Я рабочий».
Борис не любил долго «переживать».
— В общем, старик, — сказал он мне в тот же вечер, — поэт из меня не вышел.
Он долго вертел в руках недавно вышедший в «Библиотечке рабоче-крестьянской молодежи» сборник моих стихов «Смена», хорошо известный ему еще в рукописи. И у него, у Бориса, должен был выйти в этой же библиотечке стихотворный сборник.
Он ничего не сказал мне обидного о моих стихах. Но я понял, что особого энтузиазма они у него сейчас не вызывают.
А свой сборник, о котором он так мечтал, он забрал из производства.
В 1929 году Народный комиссариат РКИ СССР, выполняя указание партии о борьбе с бюрократизмом и бюрократическими извращениями, по всем правилам военного искусства предпринял массовый поход на бюрократов.
Объектом нападения были грубость, высокомерие, чванное, нечуткое отношение к человеку.
Полторы тысячи человек, в подавляющем большинстве рабочие от станка, и среди них члены Центральной Контрольной Комиссии, без всяких мандатов, без всякого предварительного предупреждения в течение двух-трех дней прошли по нашим учреждениям с «просьбами», «запросами», «справками» и «жалобами».
Руководила походом Розалия Самойловна Землячка.
Накануне похода она пригласила пять писателей: Ставского, Суркова, Минаева, Горбатова и меня. Землячка рассказала нам о целях похода и предложила принять в нем участие, а потом написать книгу.
Конспирация была полная. Даже вызываемые рабочие узнали о даваемом им поручении только накануне похода. Были приняты меры к тому, чтобы ни через печать, ни через РКИ никакие слухи о предпринимаемом «налете» в аппарат не проникли.
Мы с радостью приняли предложение Землячки. Начальником нашего маленького писательского штаба мы избрали Борю Горбатова.
История этого «похода» была потом описана в «Правде» и в специально изданной книге «Рабочий поход на бюрократов».
Особо обрадовал нас маленький эпизод, происшедший через несколько дней после выхода книги. Я сидел в Госиздате у Горбатова, когда в комнате появилась огромная фигура Владимира Маяковского. Увидев нас, он большими шагами пересек комнату, направляясь прямо к нам.
— Что же вы, Горбатов, — укоризненно сказал Маяковский, — не привлекли меня в свою компанию? Поход был как раз по мне. Думаю, что пара стихов и несколько маяковских лозунгов совсем бы не повредили вашей книге.
Горбатов, смущенный и несколько даже оробевший, пытался отшутиться:
— Вы, Владимир Владимирович, для рейда не годились. Вас каждый знает. И вы бы нам всю конспирацию сорвали.
— Разве что так, — усмехнулся Маяковский.
Косвенное одобрение нашей работы Владимиром Владимировичем очень польстило нам.
В литературной борьбе тех лет довольно часты были случаи, когда лефовцы блокировались с мапповцами против группы «Перевал», против Воронского. И не случайно незадолго до десятой годовщины Октября Маяковский пригласил группу пролетарских писателей, мапповцев, к себе на дом. Было известно, что он давно уже работает над большой октябрьской поэмой. Эту поэму он уже читал на редакционном собрании журнала «Новый Леф». Известна была высокая оценка, которую дал поэме А. В. Луначарский. О большом политическом значении и ее высоких художественных качествах Луначарский говорил и в своем докладе о культурном строительстве на юбилейной сессии ЦИК СССР в октябре 1927 года. И вот поэт решил познакомить с этой поэмой пролетарских писателей, к которым он всегда чувствовал симпатию, связи с которыми никогда не терял.
Я уже не раз слышал, как Маяковский читает свои стихи. Но здесь, среди небольшого круга слушателей, громкий голос его, казалось, приобрел какие-то иные, более теплые, более задушевные интонации.
— Поэма называется «Хорошо!», — сказал Маяковский, обвел всех глазами и сразу же приступил к чтению.
Слушали, что называется, не переводя дыхания. Задумчиво глядел на Маяковского Фадеев, теребя многочисленные мелкие пуговки своей наглухо застегнутой длинной кавказской рубашки, что-то записывал на обрывке бумаги Юрий Либединский. В то время в МАПП особым влиянием пользовались сторонники углубленного психологизма, и художественные приемы поэмы показались нам несколько плакатными, фресковыми. Поэма не могла не покорить нас своим большим размахом, своим пророческим взглядом в будущее, своим романтическим звучанием. Однако, надо прямо сказать, мы были несколько разочарованы. Уже тогда бродили в нашей среде теории «живого человека», и нам казалось, что поэма несколько декларативна.
Я ушел сразу после окончания читки поэмы и не слышал ее обсуждения. Не знаю даже, происходило ли оно. Но много лет спустя Фадеев, рассказывая о первом восприятии поэмы, искренне и правдиво сказал о том, что мы не сумели в тот день понять все величие этой замечательной поэмы Маяковского, поэмы большого горизонта, поэмы, знаменовавшей какой-то новый шаг всей советской поэзии.
А народ принял поэму сразу. В октябрьские дни Маяковский почти ежедневно читал поэму в самых различных аудиториях: в Политехническом музее, в клубе НКИД, в Доме печати, на московских и ленинградских заводах, в красноармейских частях. Отрывки из поэмы были напечатаны во многих газетах. Мне пришлось еще раз слушать поэму в Красном зале МК на активе Московской партийной организации. Маяковский читал полтора часа. Несколько раз в зале вспыхивали аплодисменты. Слушали исключительно хорошо. И мне самому начинало казаться, что от той неудовлетворенности, которую я испытывал при первом чтении, не осталось и следа. Московский актив принял специальную резолюцию, высоко оценивавшую поэму Маяковского. В середине октября поэма вышла в Госиздате.
10 сентября 1928 года Маяковский выступал в Красном зале Московского Комитета партии перед комсомольцами. Это был период наиболее активного сотрудничества его в «Комсомольской правде», дружбы с Тарасом Костровым и Яковом Ильиным. Он часто приходил к нам в комнату отдела комсомольской жизни, знакомился с письмами юнкоров, делал записи для очередных злободневных стихов, иногда садился на редакционный стол и читал нам «новое», еще не опубликованное. Он очень любил делать такую пробу стиха на аудитории.
Естественно, что на вечер в Красном зале сотрудники «Комсомолки» явились в полном составе. Открывая вечер, редактор «Комсомольской правды» Тарас Костров сказал, что перед отъездом за границу Маяковский хочет побеседовать с комсомольцами о том, что и как ему писать о загранице, получить задание, «командировку», — не ту командировку, по которой соответствующие ведомства выдают заграничный паспорт, а словесный мандат, «наказ»
