от своей аудитории. Кстати говоря, текст официальной командировки Маяковского за границу весьма любопытен, и стоит здесь его привести.
«Тов. Маяковский командируется ЦК ВЛКСМ и редакцией газеты «Комсомольская правда» в Сибирь — Японию — Аргентину — САСШ — Германию — Францию и Турцию для кругосветных корреспонденции и для освещения в газете быта и жизни молодежи. Придавая исключительное значение этой поездке, просим оказать т. Маяковскому всемерное содействие в деле организации путешествия. Вопрос о поездке согласован с Агитпропом ЦК ВКП(б)».
Выступивший вслед за Костровым Маяковский был встречен дружными аплодисментами. Владимир Владимирович рассказывал о своих прошлых заграничных поездках, о задачах предстоящего путешествия. Основным в своих заграничных поездках Маяковский считал непосредственное вмешательство поэта в жизнь Запада, острые отклики, резкое противопоставление двух миров, участие поэта в борьбе двух миров. Он остро полемизировал с критиками, осуждавшими его за оперативность, за быстроту поэтических откликов на события, происходящие в мире.
«О своем путешествии за границу, — взволнованно говорил Маяковский, — Глеб Успенский написал через десять лет. А кому будет нужно, если я в 1938 году напишу в «Комсомольской правде» об американском империализме 1928 года?»
Маяковский читал заграничные стихи, просил у комсомольцев специальных заданий для своей предстоящей командировки. В заключение он с большим подъемом прочел стихотворение «Нашему юношеству», осуждающее низкопоклонство перед Западом:
Товарищи юноши,
взгляд — на Москву,
на русский вострите уши!
Да будь я
и негром преклонных годов,
и то,
без унынья и лени,
я русский бы выучил
только за то,
что им
разговаривал Ленин…
Выступавшие затем в прениях комсомольцы единогласно приняли резолюцию: «Командировать товарища Маяковского за границу». Это было выражение читательского доверия своему поэту. Это было подтверждение истинной связи поэта с массами.
Во время этой поездки своей во Францию Маяковский познакомился с Луи Арагоном. Это произошло 5 ноября 1928 года. Интересно отметить, что на другой день именно Маяковский познакомил Арагона с Эльзой Триоле, жившей тогда в Париже. Владимир Владимирович близко знал Эльзу Юрьевну еще по Петербургу, с юных лет. Впоследствии Эльза Триоле написала очень интересные воспоминания о Маяковском и перевела на французский язык избранные стихи его и все пьесы.
О том, как произошло знакомство двух замечательных поэтов, не раз рассказывали мне и Эльза и Арагон.
В примечаниях к книге «Глаза и память» Арагон писал, комментируя строфу:
Мелькайте в памяти, безумства и распутья!..
Ты в ноябре пришла. И вдруг исчезла боль,
И сразу смог на жизнь по-новому взглянуть я
В тот поздний час, в кафе «Куполь».
(Перевод С. Северцева)
«Точно — 6 ноября 1928 года. Это было то самое место, где накануне автор встретился с советским поэтом Владимиром Маяковским».
Несомненно огромное значение Маяковского в творческой жизни Арагона, как, впрочем, и в творчестве всех зарубежных прогрессивных поэтов. Именно Маяковский был вожаком, прокладывающим пути к новой революционной поэзии XX века. Немало говорил и писал об этом сам Арагон. Он рассказывал впоследствии, обращаясь к американским писателям:
«Я был в свое время писателем, который кичился тем, что прошел войну 1914—1918 годов, не написав ни одного слова о ней… Мой бунт против окружающего меня мира нашел свой выход в дадаизме. Дебаты, которые я вел тогда, были дебатами нескольких поколений. Мы яростно противопоставляли писателя публике. Публика была для нас врагом… Пять лет я провел между… несоизмеримым культом маленького поэтического мирка, в котором вращался со своими друзьями, и огромным круговоротом большого мира, куда я пытался броситься… Пять лет я провел в колебаниях, в противоречивых поступках… Это было время взрыва сюрреализма… Вот тогда-то после полосы сомнений и колебаний у меня была встреча, которая должна была изменить мою жизнь…»
О встрече этой рассказывает Арагон обстоятельно, с упоминанием мельчайших деталей.
«Это было в одном из монпарнасских кафе, огромных, как вокзал, где я проводил осенний вечер… Кто-то окликнул меня: «Поэт Владимир Маяковский просит Вас сесть за его столик…» Он был там. Он махнул мне рукой. Он не говорил по-французски… И это была та минута, которая должна была изменить мою жизнь. Поэт, сумевший сделать из поэзии оружие, сумевший очутиться на гребне революционной волны, этот поэт должен был оказаться связью между миром и мною. Это было первое звено цепи, которую я приемлю и показываю сегодня всем у запястья моей руки, цепи, соединившей меня снова с тем внешним миром, который пристрастные философы научили меня отрицать… который мы, материалисты, сумеем переделать и в котором я отныне вижу не только безобразное лицо врага, но и глубокие взгляды миллионов мужчин и женщин, к которым, как научил меня поэт Маяковский, можно было и нужно было обращаться, ибо это те, кто преобразует наш мир, кто поднимет над ним истерзанные кулаки с разорванной цепью».
Знаменательно, что и Маяковский понял Арагона, увидев в нем зарю новой поэзии во Франции. Говоря в путевых заметках о своем неприятии поэтов различных направлений, Маяковский называет и парижских писателей, близких ему:
«Многие из них коммунисты, многие из них сотрудники «Клартэ».
Перечисляю имена: …Луи Арагон — поэт и прозаик, Поль Элюар — поэт…
Интересно, что эта, думаю, предреволюционная группа начинает работу с поэзии и с манифестов, повторяя этим древнюю историю лефов».
Маяковского и Арагона сблизило прежде всего понимание поэзии как оружия в духовной битве.
И на съезде советских писателей в Москве (1934 год), и на Международном конгрессе писателей в защиту культуры в Париже (1935 год), говоря об условиях развития реализма во французской литературе, Арагон резко осуждает формалистские теории, в том числе и манифесты сюрреалистов.
Обращаясь к эстетам и декадентам, Арагон восклицает:
«Нет ли между вами таких, которые настолько полюбили «эксперимент», что даже в застенках S. A., в гитлеровских розгах и топоре видят интересные (подчеркнуто Арагоном. — А. И.) аксессуары пороков и в конце концов человеческие ценности… Я требую здесь возврата к реальности. Нужно, чтобы поэты сумели во всем порвать с мертвым грузом приятной им фантасмагории. Я ставлю им здесь в пример Маяковского… Он сумел с того же пути, который привел его превосходительство Маринетти [5] к высшим фашистским почестям, броситься в поток реальности, красную реку истории. Футурист Маяковский с первых своих стихов отличается от футуриста Маринетти… тем самым реализмом, которым ценны Вийон, Гюго, Рембо и который с 1915 года выражается в протесте «Облака в штанах»:
