— Усташи там были? — спрашиваю.
— Да были, но убежали, сломя голову. Двоих взяли в плен.
— А Младич что говорит, — напираю я.
— Ну, ты же его знаешь! Смеётся и только кричит, что пусть знают, что такое военная сила.
— В вас стреляли?
— Стреляли, — говорит.
— А Младич?
— Говорит, они плохо стреляют, поэтому только вперёд да вперёд, ребята. Так мы и попали на этот перекрёсток.
— А потом? — настаиваю я.
— Младич в своем репертуаре: пошли, говорит мне, сразу в село Отешич. Идём туда. А это сербское село, люди просто диву даются, как мы туда попали, ведь они там полностью окружены усташами. Они организовали нечто вроде караула, чтобы охранять село. А караулом командовал какой-то прапорщик ЮНА в отставке. Отсюда родом, из Отешича, он-то и спас село.
— Хорошо, а Младич-то что делал, как вам всё удалось?
— Ну, ты же, Лия, знаешь Младича. С каждым поздоровался, руку пожал, речь произнёс. Мы с ног валимся, идя за ним, а он всё вперёд — несгибаемый и неутомимый…
Подхожу я к Младичу, говорю, что нет никакого смысла так делать, что могли бы быть убитые, что было бы лучше в следующий раз всё делать по правилам, т. е. по военным законам. В ответ на мои слова наш командир, Младич, только махнул рукой и дал знак следовать за ним. Перед самым перекрёстком был хорошенький лесок, а между деревьями валуны. Сел на один из них и говорит:
— Слушай, Лия, и ты, медицина! (это санитару Марковичу). Скоро здесь появится делегация усташей во главе с Ерко Вукасом. Но до их прихода ты, Лия, поставишь танки так, чтобы только первый, головной танк был виден на этом повороте (показывает рукой). Все остальные должны быть сзади, чтоб ничего не было видно. Когда я начну переговоры с усташами, ты — обращается ко мне — будешь командиром танковой бригады, а ты, Маркович, командиром механизированной бригады.
— Как это? — засомневался Маркович.
— Молчать и выполнять! — отрезал Младич.
— Хорошо, шеф, — отвечаю и отправляюсь вслед за Марковичем на задание. В двух словах объяснил ему, что мы должны сделать. Долго объяснять не пришлось, он все схватил на лету. Появляется делегация усташей. «Мерседесы», «ауди», ещё какие-то навороченные авто и помпезное сопровождение. Выходят «переговорщики», преисполненные самодовольства и ненависти к ЮНА, ко всему сербскому, к Югославии. Боже, смотрю на них и думаю, кто они такие, почему с ними вообще нужно вести переговоры. Ещё существует государство Югославия, федеральная армия, а тут — какие-то переговоры с кем-то и от чьего имени, от имени какого народа…
Меня в команду переговорщиков не включили. Прогуливаюсь по дороге и издалека на них посматриваю. Иногда обхожу экипажи и отделения солдат, разговариваю с ними…
Затем выхожу на дорогу и начинаю отдавать «команды» как можно громче, чтоб меня слышали переговорщики из команды усташей: Угломер 31–00! Дальность 00–10!
Солдаты повторяют заданные ориентиры и кричат:
— Готово!
Подхожу к полковнику Младичу и докладываю:
— Товарищ полковник, танковая бригада готова к выступлению и действиям!
Точно так же действует и Маркович с «бригадой». Переговоры быстро подошли к концу. Латиняне всё подписали — кое-что, без сомнения, и в результате психологического воздействия наших рапортов. Однако я думаю, они это сделали из-за того, что с военной точки зрения были слабее нас и ни в чём не могли с нами равняться. Подходит ко мне Младич, говорит, чтобы я взял пару танков и бронетранспортёров и вслед за ним вернулся в Врлику, а затем в село Коляне, село Лактац, село Добар. Я назначил командира этих отрядов, а остальным отрядам в Отешиче дал задание обороняться.
Мы двинулись к Врлике, а полковник Младич с усташеским переговорщиком Вукасом шли перед колонной. Когда мы добрались до моста на реке Цетине, оказалось, что он перегорожен брёвнами. Разборкой этих брёвен занялся Младич, и начал подгонять командира усташей, переговорщика Вукаса и его охрану.
— Давай, помоги убрать эти брёвна, — обращается Младич к Вукасу, а тот посмеивается.
— Ты не смейся, а лучше тащи, ты их укладывал, а не я. А зачем тебе брёвна на мосту, начальник?
— Да не я их укладывал. Должно быть, это сделали местные хорваты-экстремисты.
— Да, да, и трубите всему свету о какой-то сербской «революции брёвен». Как вам не стыдно! Эх, не поможет вам ни Геншер, ни Коль, ни Микелис, ни Мокк,[43] ни Ватикан, ей-богу! Критикуете сербов, не так ли, начальник, а сами что? Предали собственную страну. Ну, давай, толкай брёвна, чтоб я мог пройти.
Честное слово, начальнику и его охране пришлось хорошо «поработать» на расчистке моста. Как только брёвна разобрали, мы пришли в село Коляне, а потом в Лактац. Несколько человек собрались вокруг нас. Подходит к нам одна бабушка и спрашивает:
— Кто из вас Младич?
— Я Младич, матушка, — отзывается он.
Бабушка робко подошла к нему, поздоровалась и поцеловала ему руку.
— Не надо, матушка, — говорит ей смущённый и взволнованный Младич, — это я Вам руку целовать должен.
— Ничего, сынок, вы же не знаете, как и сколько мы тут страдали всё это время. Родненький, мы ж постоянно бегаем прятаться среди камней от этих проклятых усташей.
Младич повернулся к Вукасу и говорит старушке:
— Вот Вам, матушка, главный усташ, — и показывает на него рукой.
Командир Ерко Вукас весь покраснел, стал выкручиваться — мы, мол, сейчас разберемся, это всё какие-то экстремисты…
Младич на него с укором посмотрел, и сказал скорее себе, чем ему:
— Не будет убийств и пыток сербского народа, я вам это гарантирую! — Он почти прошипел это и выругался.
Купрес и Купрешская трагедия
Однажды вечером пригласил меня генерал Младич на кофе. Он всегда, когда было время, играл в шахматы с кем-нибудь из своих близких соратников из оперативного отдела. Так начался и этот вечер — шахматы под кофе, или кофе под партию в шахматы, как вам угодно. Где-то около полуночи в последнем выпуске новостей сообщают, что Купрес захватили усташи и какие-то повстанческие мусульманские силы. Тогда эти мусульманские части ещё не были известны как «зелёные береты», а для меня все они, невзирая на название, были усташи… Старый урок не был хорошо усвоен, началось его кровавое повторение. Вспомнил я черногорское проклятие, родившееся после последней войны: «Чтоб не бывать тебе на Купресе!»
Я, скорее про себя, говорю:
— Ну, люди, эти наши генералы что-нибудь вообще думают? А если думают, почему не дадут мне бригаду, чтоб я пошёл туда и снял этот Купрес с повестки дня «на веки вечные».
