В своем великом, пусть и скучноватом, философском произведении Гете устами Мефистофеля (а он у поэта — не просто черт-пройдоха, он умница, ироничный умница, не в пример резонерствующему зануде Фаусту) решается на потрясающие богоборческие откровения. Все дело в том, пишет Гете, что Бог, пользуясь своим служебным положением, выбрал себе «вечное сиянье», в то время как Мефистофель и его гвардия «в вечный мрак погружены». Пусть мрак, пусть тьма, но есть определенность. Неопределенная, беспокойная, несуразная доля — у нас, у людей, которые обречены им, Богом, на вечную трагедию потрясений изначально: «То день, то ночь испытывать должны».
В связи с этим, устами другого героя, точнее героини, Елены, Гете выделяет, сохраняет людям право быть прощаемыми, — в определенных экстремальных ситуациях: «Кто ослеплен богами — не виновен». У самого Гете его героя Фауста обманывают вообще самым заурядным, тривиальным способом. Пока он выступает с лозунгами о «свободном труде», о «новом мире», о преодолении «застоя», о мелиорации всей страны, лемуры роют ему могилу, а бедный Фауст принимает грохот и лязганье их землеройных механизмов за «симфонию труда» на затеянных им грандиозных работах по «осушению болот».
Альбигоец Термен, с его очевидной социалистической ориентацией, был заворожен высокой идеей безоглядного благо-деяния, пользо-приношения, абсолютной идеей Дела с большой буквы. Велика ли и какова его вина, — если верил? Что его винить, если до сих пор многие, в ослеплении грохотом Магнитки и Беломорканала, утверждают: «Зато при Сталине дороги строили, гидростанции!», забывая при этом, что каждая «великая стройка коммунизма» охранялась лемурами, была лагерем (ИТЛ), и строили там коммунизм заключенные. Стыд-то какой!.. Неужели все это хоть каким-то боком связано с романтическими мечтами юного Маркса о коммунизме как «подлинном присвоении человеческой сущности человеком и для человека», причем происходящим «сознательным образом и с сохранением всего богатства предшествующего развития»[85]. О какой такой «полной эмансипации всех человеческих чувств и свойств» можно было говорить за колючей проволокой? Да, советский Фауст жил и работал в этой, т.е. в нашей стране...
Самому Гете есть в чем упрекнуть своего литературного Фауста — и в том, что тот предал Маргариту, и в том, что продал душу черту, причем вполне осознанно, в здравом уме, — ради довольно сомнительных счастливых моментов, предвосхищающих моральный кодекс руководителей «великих строек коммунизма». И тем не менее Гете, в самый последний момент, все же спасает своего Фауста, точнее его душу, а еще точнее, — как он пишет — «бессмертную часть» его души, которую, по воле автора, уносят из-под носа зазевавшегося Мефистофеля ангелы.
И, паря в «высшей атмосфере», ангелы при этом с пафосом декламируют (читайте внимательно — это важно!):
Дух благородный зла избег,
Сподобился спасенья;
Кто жил трудясь, стремясь весь век, —
Достоин искупленья.
Обвеян с горних он высот
Любовию предвечной:
О, пусть весь сонм блаженных шлет
Привет ему сердечный!
Уже позже, в старости, в беседах с Эккерманом, Гете отметит специально: «В этих стихах содержится ключ к спасению Фауста». Его будущий оппонент, точнее оппонент Фауста, защитник культуры, критик цивилизации и бездуховной инженерии Николай Бердяев считает, что подлинный ключ к спасению души Фауста — в ином. По его мнению, истина заключена в тех стихах, которыми завершает весь гетевский текст «Фауста» некий небесный «таинственный хор», «chorus mysticus»:
Лишь символ — все бренное,
Что в мире сменяется;
Стремленье смиренное
Лишь здесь исполняется;
Чему нет названия,
Что вне описания,
Как сущность конечная
Лишь здесь происходит,
И женственность вечная
Сюда нас возводит.
Что ж, возможно, прав русский философ с его любовью к «chorus mysticus», хотя это, извините, уже вне моего разумения, слишком возвышенно и невразумительно, и я вынужден вернуться к собственной оценке Гете. Все же ему, Гете, видней, о чем он писал столь долгие десятки лет...
Далеко увела нас поэзия. Возвращаясь с небес на землю, к судьбе Льва Сергеевича, вновь признаюсь: я до сих пор, выходит, что-то еще не понимаю, или уже не понимаю. Не понимаю, почему неспокойно становится, сердце щемит, когда вспоминаешь ясноглазую безмятежность его вечно озорного, детского взгляда. Как будто какое-то смутное, необъяснимое чувство нашей общей вины перед ним (и моей лично: он в чем-то очень был похож на моего отца; они и умерли-то в один год).
Хотя, слава Богу, наш советский Фауст, похоже, оставался счастливым в своем одиночестве, с неведомыми нам мыслями и на пороге своего столетия. «Ни более и ни менее»? Не знаю. Может быть, разгадка как раз в этом его загадочном родовом девизе. Не знаю. Боюсь знать...
В одно хотелось бы верить, в одном я уверен, — если ангелы есть (пусть они будут!), именно им, а не лемурам досталась «бессмертная часть души» и нашего героя, советского Фауста, и они унесли ее в небеса, возможно, вместе с новенькой красной книжечкой за № 251165092 с портретом Ленина на обложке. Уверен, что в небесах оказалась, вырванная из цепких лап лемуров, и «бессмертная часть души» самого В.И.Ленина, и «бессмертная часть» идей социализма, и страны с гордым названием «СССР», столь любезных слуху наших героев (и автора — тоже). Все в нашей жизни, в жизни нашей страны — не столь просто, как иным сейчас представляется. Жизнь, оказывается, если к ней приглядеться пристальнее, все же — не просто «черно-белое кино»...
Вот и закончена моя небольшая книга о советском Фаусте, о Льве Сергеевиче Термене, современнике Николая Второго, Ленина, Эйнштейна и нашем современнике. Мне, кажется, удалось соблюсти все каноны философического жанра, и книга получилась достаточно сумбурной, с тяжеловесными отступлениями, с большим количеством имен, деталей, значительных и незначительных, — все, как у самого Гете в его «Фаусте». И так же, как у Гете, сохраняются поводы для новых вопросов, тех, что из разряда «вечных»...
Мой добровольный рецензент спросил меня, ознакомившись с рукописью:
— Ты зачем ее написал, эту книгу? Твое дело — научные монографии о Красоте, Истине. А ты вдруг — о Добре и Зле, тем более, что на многие вопросы вообще не сумел ответить... Зачем было браться за такую книгу?
— Как зачем? Я же Термену обещал!
___ * ___Если бы проводился некий вселенский конкурс на истинного представителя XX века, Лев Термен наверняка мог претендовать на это звание. И потому, что — Фауст, и потому, что — советский. Как бы то ни было, СССР не вычеркнешь из истории. «Времена не выбирают, в них живут и умирают». Не выбирают и Родину. Приходит время прощания с XX веком, на подходе — третье тысячелетие. Уверен, помнить будут о Термене и в следующем, XXI веке. Как будут помнить и страну, в которой он жил и в которой он столь преданно служил — своему Делу.
