"Затягивает? - опять подмигнул себе. - Не тебя одного", - перешел на диалог.
Тощий мужчина в осеннем пальто и ушанке понуро шел по переулку. Блестящий доцент Сеничкин сидел на столе и сосал пустую трубку. Где-то еще был непонятный, то ли брошенный, то ли бросивший муж.
"А я-то при чем? - спросил себя. - Я клиньев не подбивал." - "Да. Ты написал про нее прямо Маленкову."
Поезд дернулся и остановился. Это была первая станция.
Вторая станция была меньше второй. Лейтенант спрыгнул с верхней ступеньки, обошел огромные завалы угля, поднялся на бугор и увидел узкую асфальтированную дорогу. Она уходила влево, но он пошел по ней, доверяясь секачевским указаниям. Шагов через двести он действительно наткнулся на первый километровый столб. Все было правильно. По асфальту идти было веселее, чем напрямик через лес и поле. Асфальт вел до магистрали, потом по магистрали, потом снова от магистрали до первого объекта, а оттуда оставалось только два километра бетонки, балка, лаз и полтора часа сна - и поэтому Курчев бесстрашно воротился к своим московским впечатлениям.
Новая знакомая была, конечно, самого высокого класса. На ветру и морозе это особенно ощущалось. Может быть, где-нибудь в метро или в троллейбусе он бы ее не заметил. У нее было неброское, но такое лицо, что чем дольше в него глядишь, тем сильней оно захватывает, а Курчев как-никак глядел на него все полтора часа сидения в вокзальном ресторане.
На самой магистрали кое-где горели фонари. Редкие машины пролетали с сумасшедшей ночной гонкой и Борис раздумал голосовать. Он уже приноровился к дороге и чемодану, сапоги в такт поскрипывали по прилипшему к обочине снегу, а мысли об аспирантке согревали продутое в тамбуре тело. Простуды он еще не замечал.
- А чего пошла в ресторан? - спросил себя.
- Погубит тебя анализ. А чего не пойти? Тем более, что на душе гадко после Марьяны. Было ли. чего у них с Алешкой? Чёрт разберет, - соврал себе и пошел еще медленней.
- Только не околачивайся возле ее дома, - добавил, словно давал зарок на будущее. - Жалеть будет. А что хреновей жалости?
Он снова вспомнил худого мужчину, спускающегося с горба переулка.
- Намерзся, бедняга.
Борис и сам начал замерзать и обрадовался, когда увидел поворот на отводное шоссе. По бокам росли высокие ели и ветра здесь было меньше. Теперь оставалось чуть больше половины пути, но зато не было никаких машин и ничто не отвлекало от раздумий.
- Наверно, ханурик из редакции, - подумал о худощавом ухажёре. - А то уж больно много получается: муж, Алешка, я...
- А ты при чем? - перебил себя.- Ты вообще сбоку припёку. Консультант по Теккерею...
Постепенно пустой чемодан стал что-то весить, и Курчев все чаще менял руку. Пальцы в старых нестиранных шерстяных перчатках отчаянно зябли.
- А сколько может быть мужчин у порядочной женщины?
- Одновременно? - перебил себя.
- А чёрт его знает как... Проклятый империализм. Все хорошие девчонки давно, как колонии, под чьим-нибудь мандатом. Только с бою и отнимешь. Или она ничья? Что значит - ничья женщина? Самостоятельная? Сейчас очень много самостоятельных. Равноправие.
"Наверно, те, кто замужем, мечтают на волю, а те, кто сами по себе, замуж хотят. Но Инга еще молодая. Года двадцать три, ну, четыре... Кто замужем раз побывал, тот сразу опять не захочет. Может, у них с Алешкой не так уж серьезно? Радость великая с таким обормотом мурыжиться. Хотя вот Марьяшка двумя руками вцепилась. Ни черта ты, Курчев, в этом не смыслишь. Напиши новый реферат. О браке, например. Нет, это художественная литература. Лирика."
На этих восьми километрах стояло две деревни. Первую лейтенант прошел даже не подумав о ней.
"Хорошо бы у шлагбаума часовой кемарил, - вернулся к армейским неприятностям. - А впрочем, чёрт с ним. Раз к разводу поспею, плевать на разговоры. Пусть себе потом доказыва-ют..."
Он слишком устал и теперь еле передвигал ноги. Невдалеке чернела вторая деревня. Времени было без семи пять, но света в ее избах тоже не горело.
- А чего вообще женятся? - вернулся, как голодный к уже обглоданной кости.
- Некоторые сами. А есть такие, которых силком ведут или в такое положение ставят, когда удрать никак нельзя. У Лешки вроде так получилось.
Он плохо знал историю Лешкиной женитьбы, но чувствовал, что тот расписался с Марьяной без особой радости, хотя ни о каких будущих детях речи не было. Впрочем, в момент женитьбы Курчев загорал в своем номерном училище и впервые увидел молодоженов только в апреле, когда они съездили в Питер на медовую неделю и оттуда на полтора часа завернули к Борису.
Вид у новобрачного Лешки был тогда невеселый, а невеста, вернее молодуха, Борису очень понравилась. Тогда ей было двадцать семь, но выглядела она моложе, лицо было свежим, серые глаза удивительно большими (и не только от туши), а пухлые яркие губы вовсе не были накрашены. Она нисколько не задавалась, вела себя мило и скромно, тут же на скамейке у КПП стала говорить зачуханному курсанту "ты" и, когда интерес к ней снующих мимо курсачей и солдат роты охраны несколько поутих, вытащила из закрытой сумки и сунула Курчеву в карманы шаровар две запечатанные четвертинки. В общем, она работала под своего парня, и за два года Курчев в ней почти не разочаровался.
Но сейчас, бредя по ночному прыгающему с холма на холм шоссе, он злился на нее, что вытащила его в отпуск из другого полка, где он прошлый год был в командировке. Тот полк отстоял от большой магистрали на три километра, и добираться туда из Москвы была пара пустяков. Кроме того, в том полку не было никакой дисциплины и если бы тем офицерам показать Ращупкина, они бы приняли его за монстра или за пугало аракчеевских времен.
Но Марьяна все-таки была ничего. Тогда, в апреле 52-го года, она ему очень понравилась, и он никак не мог понять, чего это кобенится Лешка.
- Вот, женился, - кивнул он тогда на Марьяну. - Смотри, не сотвори подобной пошлости.
Марьяна сидела рядом, непреклонно улыбаясь.
- У тебя, конечно, тугриков нет? - вздохнул Лешка и вытащил из бумажника полусо-тенную. - На вот. Больше, к сожалению, не имеется. Прокутили. Пьет она, как лошадь. Следственная женщина, - кивнул на молодую жену.
- Брось, - буркнул курсант, отводя Лешкину руку с купюрой.
- Бери, - сказал кузен. - Мы отсюда уже на вокзал. Медовка проведена. Теперь и развестись можно.
- Чокнутый? - подмигнул тогда Курчев Марьяне, пытаясь свести все к шутке.
- Ваш родственничек, - улыбнулась она. - Я его еще не вполне раскусила.
- Дурень, - пожал плечами Борис. Ему жаль было невестку. Ему и сейчас было ее жаль, хотя за два года Алешка так и не собрался развестись.
Остальную часть пути Курчев брел, как во сне. Так бывало еще в Запорожье, когда шел ночью в строю, возвращаясь из бани и, засыпая на ходу, выскакивал из шеренги. И сейчас, раза два угодив в кювет, он нагнулся, растер снегом лицо и из последних сил прибавил шагу. Мыслей уже не было. От усталости и недосыпу лейтенант казался себе невероятно легким, только чемо-дан с двумя томами Теккерея оттягивал руку. Еще не рассвело, но бугор "овощехранилища" был хорошо виден. Часовой дремал в будке. Курчев обошел шлагбаум и побежал вверх по бетонке. Было без четверти шесть. Ветер стих. Воздух был крутым, морозным, беловато-синим, как молоко.
