Я поразился: неужели наивные британцы полагали, что обитатели Кремля без них неспособны соорудить такую несложную мыслишку! Уж свои-то интересы они знают куда лучше лондонцев и имеют обширную информацию. Они знают, что за горсточкой советских диссидентов, физически совершенно ничтожной, скрывается сила, разрушавшая империи покрепче советской — сила правды о "реальном социализме". Если не помешать этой ничтожной горсточке рассуждать вслух, завтра эти мысли захватят миллионы зрителей в партере — армейских офицеров, даже гебистов, а, в первую очередь, собственный партаппарат. Кто знает, вдруг среди зрителей найдется рота- аналог "декабристов", и еще неизвестно, найдутся ли полки, готовые защищать Кремль ценой жизни… Выгодно мне поддержать британцев, но со вздохом вынужден признать: политически правы как раз советские руководители. Уж если хозобслуга свердловской тюрьмы так интересуется "свободным профсоюзом…"
x x x
Но пока — вокруг быт ГУЛАГа. Запишу-ка некие штришки на память… Вот пришла новая партия с этапа. Выстроились мужики (примерно 18–22 года) в колонну по одному перед женщиной врачом (лет 30), быстро расстегивают штаны, показывают ей член, делают им перед ее носом круговое движение, и так по конвейеру… Видел бы это автор "Воскресения", Лев Николаевич Толстой!
— Запомнил? — спросил меня понимающе юнец из хозобслуги. — Запиши. Не забудь.
Сколько раз я слышал это на зонах — с первого моего этапа: "Не забудь".
Потом в эту же баню привели партию женщин…
Ночью за мной пришел прапорщик. "Придется до утра посидеть в карцере. Завтра утром для вас что-то найдем". Господи, тоже мне проблема: за спиной 93 суток в карцере, что мне одна лишняя ночь. Длинными-длинными переходами удаляемся в карцерный корпус.
Бычки в загоне
Карцерная камера. Стены, согласно лагерной конституции — "приказу номер сто двадцать", сделаны "под шубу" — оштукатурены с острыми или просто выпуклыми бугорками по всей их плоскости. Ни написать что-либо, ни прислониться к стене нельзя — в том и суть замысла…
Испачканная и дурно пахнущая дыра в углу камеры — здешний туалет. Я человек, ко многому привычный и вообще от природы не слишком брезгливый, но в Свердловске подошел к нему с немалым внутренним усилием.
Присел на карцерное сиденье — малый пенек в противоположном углу. Вдруг откуда-то зовут: "Земеля…". Сосед через дыру спрашивает о чем-то непонятном — с трудом соображаю, что его интересует, нет ли при мне водки или наркотиков. "А как передадим?" — "Мент пронесет." Но у меня нет ничего, кроме хлеба, и интерес ко мне у соседей угасает.
Карцер забит подследственными по громкому делу о поджоге зоны. Спросил — неделикатно — подробности, ответили скупо "Козлы слишком много воли взяли". ("Козлы" на "фене" — это лагерные активисты из зэков; судя по тому, что я знаю, кличка взялась от тех козлов-вожаков на бойне, которые приводят стада овец и коз под ножи мясников, а сами удаляются к следующему стаду — на ту же роль).
Потом между соседями завязался их разговор: судя по голосам — это все мальчишки лет по 18–20 (я так ведь их никого и не увидел…) Естественно, о женщинах (о чем еще говорят мальчишки в своей компании?). Некий юноша прочитал поэму, да-да, настоящую поэму о своей возлюбленной по кличке "Атомная бомба". И в его стихах звучала настоящая лирическая нежность и настоящая вера в будущее счастье с ней… Тут последовал серьезный мужской разбор. Обсуждались женские стати и моральный облик "Атомной бомбы", хорошо знакомые всем собравшимся товарищам. Трудно припомнить мерзость, которую бы они миновали — более остального их занимало ее женоложство. Поклонник защищал любимую: только сегодня по дороге в суд она сумела передать ему что-то очень важное! Как главное доказательство чистоты своей девушки, выкрикивал:
— Валюха, знаете, какая? Она, если кого заразит, повесится!
Но под клещами напора сверстников его голос слабел, и уже петухом пустил он рыдающее:
— Какие мы несчастные! Если и полюбишь кого, так "Атомную бомбу"…
Потом свою поэму зачитал другой трубадур. Очень складно описал автор в рифму все мыслимые позы, какими он за один раз ухитрился совокупиться со своей подругой. Друзья уверенно осудили и это сочинение: за один-то раз и столько поз? Ложь и неправда жизни!
Я по призванию — школьный учитель. Господи, каких скотов выпустят на волю в Россию из этого "воспитательного учреждения"!
Наконец, надзирателю надоело, и он скомандовал: "Отбой!". Спать хотелось просто зверски.
Спасаю свою кровь.
Нар нет — вместо них три сколоченные доски на трехсантиметровых подставках. Стелю под голову бушлат (его не отобрали, поскольку я не карцерник), падаю на настил и тут…
По стене стремительно катится откуда-то с потолка вал багровых клопов. Даже представить себе не мог такого клопиного прилива. Они двигались непобедимыми колоннами, как гвардейцы Наполеона в исторических фильмах.
Давить? На стенах под "шубу?
Вскочил. Они отошли наверх. Насекомые явно знали (опыт, наверно, большой), что зэк никуда не денется. Равно или поздно он рухнет на настил и угостит их своей кровью.
Сел на пенек. Клопы перебрались поближе. Стал ходить из угла в угол. Всю ночь ходил.
…Через две недели Миша Нефедов (зэк-самоубийца, о нем пойдет речь впереди) рассказывал:
— Подумаешь, клопы! Вот в Рязани — там такие вши!! Прибываешь в тюрьму. Тебе врач голову осматривает — нет ли вшей, заходишь в камеру, а они кучами по углам сидят. Уезжаешь из тюрьмы — опять смотрят голову: боятся, что мы их вшей увезем куда-то из Рязани…
Так я и прошагал праздничную ночь с 8 на 9 мая.
Сорванная голодовка
На утро караул отказался отвести меня в другую камеру.
— Мне же обещали, что карцер — на одну ночь…
— Вас обманули.
Простенько…
В День победы вроде бы ничего сделать нельзя — начальства-то нет в тюрьме, все пьют-гуляют. Но у меня имелись свои лагерные наблюдения…
Не знаю почему, но любая тюремная администрация весьма болезненно относится к акциям протеста в "дни Красного календаря". А у меня есть чистый листок из "Англо-русского словаря" и припрятанный стержень от авторучки. Итак, на День победы я вооружен до зубов: пишу заявление об объявлении голодовки протеста.
Конечно, если б меня посадили в карцер с санкции КГБ, заявление не имело б никакого реального смысла… Но я-то протестую против водворения в карцер без предъявления постановления администрации и против антисанитарного состояния места заключения… Это — чистый брак в работе администрации.
