и что я должен ожидать подобной участи”» (
Чернышевский, I, 418–419). Этот текст всегда приводится, когда хотят подчеркнуть революционность Чернышевского, словно не замечая, что вся его последующая деятельность была направлена против бунтарских и революционных идей, направлена на реформаторские проекты. Хотя арест и каторга революционную версию вроде бы подтверждают. Но это внешний рисунок судьбы, скрывающий ее реальный смысл.
А.И. Герцен. 1847. Литография Л. Ноэля
Но любопытно, зафиксируем это, что выбрав семейную жизнь, сделав предложение, он категорически отказывается от своей юношеской бравады. Сразу после их разговора о возможном браке он записывает в дневнике: «Я стал решительно блажен. И это продолжается с той минуты до сих пор. И чем больше идет время, тем глубже становится мое счастье тем, что может быть я буду ее мужем. Оно теперь уж вошло в мою натуру, стало частью моего существа, как мои политические и социальные убеждения. К Ник. Ив. я вошел в решительно радостном расположении духа, я чувствовал, что мое сердце стало не таково, как было раньше. “Я теперь решительно изменился”, – сказал я ему, хотя вовсе не хотел высказываться, но не мог – от избытка сердца говорили и уста. “И эта перемена все будет усиливаться. Мое презрение к самому себе, источник моего ожесточения, причина того, что я покрываю ядовитым презрением все, прошло. Теперь я почти доволен собою, потому что на днях поступил почти решительно, как порядочный человек, и в мире с самим собою. Я теперь не хочу ругать никого”. И я сдержал свое слово, не хотел даже смеяться над Богом и будущею жизнью, от чего не удержался бы раньше. Говорил потом с восторгом о том, что высшее счастье есть семейная жизнь» (Чернышевский, I, 501). Становясь взрослым, он возвращается к себе прежнему, к своим впитанным в отцовском доме идеалам. Мальчишество уходит, он перестает зубоскалить по поводу Бога, снова принимая его всерьез.
Она согласилась с его взглядом на жизнь, позиция будущего мужа немного льстила ей. Но несмотря на нарисованный им вокруг своей головы героический ореол, она не могла поменять свою натуру. В рукописных материалах Ф.В. Духовникова сообщается такая, к примеру, подробность: «Будучи уже невестою Ч., О.С. раз уехала в Покровскую слободу с одним молодым человеком Соколовским и каталась там долго. Когда ей заметили на неприличие ее поведения как уже невесты, то она ответила: “Я еду, а Соколовский привязался ко мне, встал на запятки и начал разговаривать со мною. Не прогнать же мне его? Да мне весело было с ним”» (ГАСО, Ф. 407, оп. 1, ед. хр. 2110, л. 192 об.)» [99]. Ссылаясь на мнение тетки Чернышевского, Александры Егоровны, В.А. Пыпина писала: «В немногие дни, которые провели в Саратове молодые, отсутствие у Ольги Сократовны сердца стало несомненным для Александры Егоровны, и в душе её зашевелился никогда для неё не разрешившийся вопрос: как мог Николя полюбить такую не подходящую для него женщину?» [100]
Планируя женитьбу на Ольге Сократовне Васильевой, как акт самореализации, Чернышевский записывает в дневнике: «Я должен стать женихом О.С., чтобы получить силу действовать, иначе – <…> Мне должно жениться уже и потому, что через это я из ребенка, каков я теперь, сделаюсь человеком. Исчезнет тогда моя робость, застенчивость и т. д.» (Чернышевский I, 482–483). И робость исчезла. Брак был назначен на 29 февраля. Потрясенная помолвкой сына, 19 апреля скончалась его мать, потом любимая бабушка. И тем не менее венчание состоялось в назначенный Ольгой Сократов-ной день. Саратовцы были потрясены. А через две недели молодые уехали в Петербург.
Был и еще момент в решении жениться именно на этой женщине. Ольга Сократовна была женщина с сильным характером. В доме родителей НГЧ привык, что хозяйка в доме мать, что отец ее слушается во всех бытовых проблемах. Его двоюродная сестра вспоминала: «Что Евгения Егоровна скажет, то Гавриил Иванович и выполняет». И объявляя права женщины как главной в доме, по сути дела он прикрывал свой домашний опыт новыми словами: «Я всегда должен слушаться и хочу слушаться того, что мне велят делать, я сам ничего не делаю и не могу делать – от меня должно требовать, и я сделаю все, что только от меня потребуют; я должен быть подчиненным <…> так и в семействе я должен играть такую роль, какую обыкновенно играет жена, и у меня должна быть жена, которая была бы главою дома. А она именно такова. Это-то мне и нужно» (Чернышевский, I, 473–474). Но почему? Потому что-де всегда женщина была в подчинении и чтобы выправить положение надо перегнуть палку в другую сторону. «По моим понятиям женщина занимает недостойное место в семействе. Меня возмущает всякое неравенство. Женщина должна быть равной мужчине. Но когда палка была долго искривлена на одну сторону, чтобы выпрямить ее, должно много перегнуть ее на другую сторону. Так и теперь: женщины ниже мужчин. Каждый порядочный человек обязан, по моим понятиям, ставить свою жену выше себя – этот временный перевес необходим для будущего равенства. Кроме того, у меня такой характер, который создан для того, чтобы подчиняться» (Чернышевский, I, 444).
Брак был фантасмагорическим. Любить – это одно, выдержать жизнь в браке – это совсем другое. Чернышевский выдержал брак, хотя разность жизненных установок почти сразу стала понятна. Его мать, принадлежавшая всю жизнь одному мужчине, видела разгульность невесты сына, не выдержала и умерла после помолвки. Но сын, раз приняв обязательства перед Ольгой, уже выполнял их всю жизнь. Хотя старался так построить жизнь, чтобы общение было по минимуму. Не зная других женщин, он всех их считал такими же, но свое преимущество видел в красоте жены. Испытание браком сильнее, чем испытание любовью. Чернышевский его выдержал. Благородство его души, воспитанное в детстве и закаленное несчастьями, оказалось сильнее бед, обрушившихся на него.
Владимир Соловьёв, много размышлявший и о вечной женственности и о смысле любви, написал гениальный трактат, в котором многое может рифмоваться с судьбой Чернышевского, где, к примеру, проговорил такое: «Но чтобы не оставаться мертвою верой, ей нужно непрерывно себя отстаивать против той действительной среды, где бессмысленный случай созидает свое господство на игре животных страстей и еще худших страстей человеческих. Против этих враждебных сил у верующей любви есть только оборонительное оружие – терпение до конца.
Чтобы заслужить свое блаженство, она должна взять крест свой.
В нашей материальной среде нельзя сохранить истинную любовь, если не понять и не принять ее как нравственный подвиг. Недаром православная церковь
