– А у этого дерева своя судьба, – прервал затянувшееся молчание Чары. – Отцу Рахиму спасибо, другу его из Петербурга спасибо. Да спасет аллах их души, хорошие были люди.
Мудрый человек был Рахим. К его костру за много верст собирались пастухи. Рассказывал Рахим историю, похожую на сладкую сказку. Будто много-много лет назад это вот место было дном большой реки. Будто текла Аму не в Арал, как сейчас, а в Каспий. А на плодородных берегах ее цвела жизнь. Но отвернулась капризная река от людей. Опустели города и аулы. Во дворцах и хижинах поселились только ядовитые кобры, а некогда зеленые поля покрылись черными песками.
Много слез пролили туркмены с тех пор. От рода к роду, от поколения к поколению передавалась заветная мечта вернуть Аму на прежний путь, оживить гибнущие от солнца и песков земли. Но где было взять сил беднякам?..
Однажды летом забелели на барханах шатры. В тот же год Рахим, оставив Чары пасти байскую отару, ушел с русским инженером Ермолаевым искать дорогу амударьинской воде.
Смелый был инженер. Два года ходил по пескам. Три раза пересек пустыню пешком. Осматривали и измеряли каждый бархан, каждую впадину. Не раз, говорят, Рахим спасал инженера от гибели. Прощаясь, Ермолаев крепко обнимал Рахима, братом называл и плакал. Обещал инженер обязательно вернуться и напоить водой эту землю. А это дерево они посадили с Рахимом в тот день на память о дружбе.
– Долго ждал Рахим инженера. Не дождался, умер. А дерево вот живет, – Чары сорвал глянцевитый листок, размял в пальцах. Помолчал. – Конечно, засохло бы, да только у нас, пастухов, оно святым стало. Едешь мимо – последнюю воду из бурдюка выльешь под корень. Так вот на пастушьей воде и выросло. Глиняный дувал около сложили, чтобы весенняя вода собиралась. Под ветками сейчас караван верблюдов прохладу найдет…
Чары опять помолчал. Ласково погладил шершавый ствол ладонью.
– Верили туркмены, придет русский брат, будет вода в пустыне, потому и отдавали последние капли этому дереву. И дождались… Были там? У «канальцев»? – кивнул в сторону, откуда белая в рассветных лучах, летела, видно, заблудившаяся чайка.
Расставшись с пастухом, мы долго оглядывались, прощаясь с шатром зеленого великана.
Мысленно я старался представить себе затерянный в этих местах отряд Ермолаева. Сколько мук и лишений вынесли первооткрыватели пустыни!
Уже в Москве я узнал, как долго ходил инженер Ермолаев по петербургским канцеляриям, отстаивая свою идею обводнения пустыни. В те годы судьба туркменских земледельцев мало кого волновала.
Ермолаев умер, так и не побывав у друзей. Но исследования смелого инженера не забыты. Проектировщики нынешнего канала не раз спасибо говорили, читая его записки. По его следам прошли геодезисты, геологи, а теперь по Ермолаевской трассе вслед за строителями уже тянется голубая жила воды.
…Наш автомобиль держал путь в сторону канала. Туда, где в знойном мареве дрожали стрелы экскаваторов. Туда, где шла битва с пустыней, где прокладывалась дорога к аму-дарьинской воде.
– Береги ноги! Кобра! – услышал я за спиной испуганный голос Леонида. Но страшная змея не думала нападать. Нож бульдозера разрушил ее прохладное убежище, и она напугана была не меньше нашего. Мы не удержались от соблазна сфотографировать ядовитую жительницу пустыни. Увы, бедняга не смогла «позировать». «Мгновенная смерть от жары – песок сжег…» – заключил Леонид, поднимая с песка темную плеть змеи.
Как же человек терпит такую жару? Я и сам думал: как же терпит, да еще и работает! И хорошо работает!
– Леонид, ты откуда приехал? – спросил я инженера Дьяконова, когда мы, оставив змею кружившим над степью могильщикам, уселись с машину.
– Я таежник, из Бодайбо. На сибирском морозе вырос.
Как на чудо, глядел я на Леонида, прикидывая разницу в градусах: –60 и +50! И еще больше удивился, узнав, что на стройке у Леонида не меньше четырех десятков земляков из Иркутска, Ангарска. Приехали после окончания строительных школ, техникумов, институтов, по собственному выбору приехали.
– Не жалеют?
– Да нет, привыкли, хоть и говорят, что в Кара-Кумах надо привыкнуть к тысяче и одной трудности.
Не знаю, точно ли столько трудностей на стройке. Но, если вести счет на тысячу, первая трудность – жара, тысяча первая – скорпионы, москиты, змеи… В промежутке – все остальное.
Взять хотя бы жажду. За день мы с Леонидом выпивали два больших брезентовых мешка воды. Если, конечно, была вода! Но в том-то и дело, что не везде она в достатке. Строительство канала ведется с двух концов. Тем, кто идет от Аму-Дарьи – «ведет воду за собой», можно даже купаться. Совсем иное у тех, кто идет им навстречу, из Мары, и роет сухое ложе канала. Тут каждая кружка воды на учете…
Это шофер Николай Скобелев. Бывали дни – приходилось пить воду из радиатора. Зато теперь в Кара-Кумах можно утолить жажду душистой дыней.
Разве перечислишь все тяготы пустыни! Да и надо ли перечислять? Сами строители о них почти не вспоминают. То ли потому, что привыкает человек, то ли потому, что «мусор» тут не держится. Кто остался – живут, работают. И от этого с каждым днем пустыня становится все менее пустынной.
Живут строители по всей трассе канала. Столица же стройки – поселок Карамет-Нияз. Его пока нет на картах. Он будет обозначен в самом центре Кара-Кумов большим кружком. Благоустроенные дома, магазины, столовые, детские ясли, библиотека, клуб… Недавно тут шло наступление на пустыню. Теперь Карамет-Нияз – глубокий тыл. Тут штаб стройки, склады, мастерские, огороды… «Передовая» же в ста пятидесяти километрах…
Едем туда, на «линию фронта»… Первое, с чем встречаемся… кровать. Грубая, походная кровать. Стоит на самой вершине бархана. От москитов и солнца затянута марлевым колпаком. Заглядываем под марлю. Широко раскинув руки, спит чумазый бульдозерист.
Велик соблазн поговорить с парнем, но эти часы сна священны. В пустыне свой распорядок. Подъем с зарей, работа до десяти. Потом перерыв до вечера – жара не дает пошевелиться. Проснется парень перед заходом солнца и будет сидеть за рулем, пока не обозначится на небе Млечный Путь…
Вот какова она, «передовая линия». Все чаще попадаются марлевые шатры, все выше насыпи у канала, больше машин. Вот их уже целое стадо – скреперов и бульдозеров. Пыль, пыль, поднятая гусеницами и каленым ветром, перемешанная с жарой. Среди этого скрипящего на зубах тумана машины снуют, как призраки. Одна забота у тракториста: не занемог бы от жары мотор. Ведь тут же, на месте, его и ремонтировать придется, а этого никто в пустыне не пожелает даже злейшему врагу.
