Все в письме хорошо, но матери хочется угадать, в каком настроении писал сын, что волновало его в этот день. И угадывает. На это у матерей особое чувство.
Взрослый сын у Надежды Федоровны Жуковой. Уже семь лет лесорубом работает в Архангельской области. Своей семьей обзавелся. Но для матери он всегда останется Толей. Заботливый сын у Надежды Федоровны. Раз в месяц она идет на почту, получает перевод. Но более всего радуется мать вот этим голубым конвертам…
Фото автора. Москва, 3 сентября 1958 г.О чем рассказывает легенда
С детства из школьной географии нам знакомы картины пустыни: чешуйчатые барханы, цепочка верблюдов на горизонте, песок, песок…
И вот Кара-Кумы проплывают под самолетом. Сверху они похожи на рыжую шкуру верблюда, разложенную для просушки. Всматриваешься в нее сквозь сиреневую дымку: какие-то точки, черточки – то ли следы высохшей реки, то ли тропинка к заветным колодцам… Никаких признаков жизни…
На земле пустыня выглядит менее таинственной. Все-таки я волновался, ступив на обжигающий ноги песок. Волновался, как при встрече с человеком, о котором много слышал в детстве и с которым предстояло теперь познакомиться. Как примет? И друзьями ли мы расстанемся?
Всем, конечно, известны давние рассказы о том, что старые караванные тропы в пустыне усеяны белыми костями. Иные приметы у нынешней дороги, что ведет в сердце Кара-Кумов. Вдоль пыльной колеи, словно кожа полинявших крокодилов, лежат автомобильные покрышки. Кажется, целое стадо крокодилов спасалось от безводья и на каждом километре сбрасывало корявую одежду. Этот образ рассеивается, когда видишь на дороге самосвал. Страдалец шофер мучается у неизвестно чем проколотого колеса. Видно, много машин прошло по этой дороге, если у обочины образовалось резиновое кладбище.
Быстро проглатывая километры на своем «газике», добрым словом поминаем шоферов – тех, кто в первый раз оставил на этих барханах шинный узор. Рассказывают: ватники приходилось подкладывать под колеса, ногу бы подставил – только не уходили бы колеса в предательский песок, только бы дотянуть до воды.
Сейчас муки жажды нам не грозят. Пьем много, но еще чаще «пьет» «газик». Жара такая, что, кажется, вода закипает не от мотора, а от солнца, нагревшего металл до 80 градусов. То и дело мы сворачиваем в сторону, к воде. Она бежит в пятистах метрах от дороги. Это канал, «река сладкой воды», как успели его окрестить пастухи-туркмены. Со спокойствием восточного мудреца плывет он между барханов, и только уходящий вдаль катер с гружеными баржами показывает: где-то там, в песках, есть люди, строители; им нужны хлеб, бензин, цемент.
Цель нашей поездки – разыскать старого чабана Чары Овезова. Он вырос в пустыне и, по словам пастухов, «много-много помнит». Выбираем щель между барханами и сворачиваем с дороги. Теперь, если что-нибудь случится, помощь придет нескоро. Шофер тщательно проверяет мотор, наполняет водою запасной брезентовый мешок, и мы трогаемся.
Чары бродит со своим стадом где-то в этих местах. Но где? У кого спросишь в пустыне? Начало вечереть, а мы все еще трясемся по пустынным кочкам. Под колесами уже не песок, а прокаленная солнцем глина. С весны такие места, рассказывают, покрыты ковром из маков и тюльпанов. Теперь трудно было в это поверить. Кругом лежала пустая, изнемогающая от зноя земля.
Те, кто бывал в пустыне, поймут наше состояние, когда уже в сумерках из черной точки на горизонте постепенно выросло дерево. Огромное, развесистое. Встреча эта была равносильна встрече с пальмой где-нибудь, скажем, в сибирской тайге. Как растет этот великан-тутовник, как сопротивляется он испепеляющему ветру? Один во всей пустыне! На сотни верст кругом зеленой веточки нет. Кто посадил его? Рассказать об этом мог только Чары. Судя по всему, он был где-то недалеко: под деревом темнели головешки вчерашнего костра, закопченный котел, охапка сухого саксаула, бочонок с водой.
…Залаяли и умолкли овчарки. Эти сторожа беспощадны к волку, но удивительно ласковы и приветливы к людям. Видно, как и хозяин, рады они каждому встречному.
– Салам! – приветствовал из темноты и сам пастух.
Поэты не воспели еще этих подвижников пустыни, седых, как лунь, и стройных, как юноши, старцев. Вся жизнь пастуха в песках. Тут его работа и развлечения, постель и стол. Собеседник – ветер, а советчик – собственная мудрость.
Лицо у Чары темное, словно вырезанное из благородного дерева. От этого волосы и борода кажутся особенно белыми. Не спеша пьем зеленый чай, и так же не спеша Чары рассказывает.
Много лет прошло с тех пор, как покинул Чары родной аул. Страшная болезнь унесла мать, а через день отца. И рады были бы односельчане приютить парня, да суров закон: не полагалось сироте ни земли, ни воды из родового канала. Пошел батрачить к баю. Вырос, опять пришел в родные места. И опять закон поперек дороги стал. Ни воды, ни земли – потому что неженатый. А как женишься, если калым платить надо?
Правда, ведь необычно звучит в Кара-Кумах слово «купаются»?
…Это за одну «зорю».
И вот уже шестьдесят лет встречает он весну в песках, пьет горько-соленую воду и ночует под звездами.
Всем наделил бог этот край. Солнца тут больше, чем в далеком Египте. Земля такая, что воткни посох – прорастет. Прорастет, если бы была вода! По каплям делили ее дайхане. Из-за воды начинались войны и родовая вражда. Где вода, там жизнь.
Ах, Аму! Безжалостна к людям эта бешеная река. Сколько земли могла напоить ее холодная вода! А она с быстротой всадника мчится в бездонный Арал, чтобы там высохнуть под палящим солнцем. И нелегко взять у нее воду. Можно сказать, где текла Аму вчера, но никто не скажет, где она потечет завтра. Целые селения в одно лето оставляла Аму без воды или, рассвирепев от дружного таяния снегов на Памире, в один день смывала аулы, заносила илом поля. И все-таки только с Аму связана в этом крае жизнь.
Медленно, словно каменный уголь, горит саксаул. Давно уже похрапывает уставший за день шофер Саша. За полночь пустыня успела остыть. Пожалуй, даже прохладно. Укутываем ноги в кошму, и, уже в который раз, Чары наполняет пиалы чаем. Ночь в пустыне гораздо привлекательнее дня: не видно вопиющей бедности земли, глаза ласкают яркие пучки южных созвездий. И, пожалуй, ночью, а не днем делаешь открытие: пустыня не так безжизненна, как кажется. Мне не разобраться в ночных звуках. Зато Чары безошибочно определяет: легкий топот – это стадо джейранов, спугнутое волком. А это… шакалы не поладили возле павшего верблюда… Далеко слышно в пустыне. Вот жалобно пискнула птица. Это была, видно, ее последняя песня в зубах у лисицы. Монотонно, как сверчок за печкой, стрекочет в песках какой-то родственник кузнечика…
