— Да вы план Зимнего знаете? — справился у меня министр. — Никак нет!
— Господин полковник, дайте поручику провожатого. А где комендант здания? Он где‑то здесь был, — спрашивал министр.
— Так точно, я тут, господин министр! — подлетел молоденький прапорщик в широчайших галифе.
— Вот, вы пойдете вместе со взводом и укажете путь самый короткий и так, чтобы… ну, поднявшись еще на этаж, спуститься к ним в тыл сверху… Одним словом, чтобы зайти в тыл. А со стороны ворот тоже будут приняты меры, — высказал соображения министр.
— Виноват, господин министр, я буду совершенно бесполезен… я… я не знаю ходов соединений помещений дворца. Я только недавно вступил в должность и за сложностью обязанностей не успел еще ознакомиться, — оправдывался в своем незнании своих обязанностей шикарный комендант здания.
— Это черт знает что! — вскипел министр. — Я сам пойду с вами! — отнесся он ко мне. — Подождите одну секунду. — И он подошел к коменданту обороны, отдававшему какие‑то распоряжения юнкерам связи.
Я воспользовался этим перерывом и спросил поручика Скородинского о результате допроса.
— Да и допрашивать не пришлось. Сразу сознался, что все время болтался здесь и вел наблюдение, но на вас он даже не сердит. Слышите — хохочут подлецы.
— Ну, всех благ. Министр идет.
Я бросился к взводу. Министр кивнул головой.
— Смирно! На плечо! Ряды взвода! Направо! Шагом марш! — подал я команду, и взвод двинулся.
— Сколько юнкеров? — справился министр, идя рядом со мной.
— 27 человек, — ответил я.
— Достаточно. Эти негодяи очень трусливы. Важна внезапность, — проговорил министр и смолк.
Министр тоже не знал расположения ходов во дворце, а поэтому вел на лобовой удар, а не в тыл.
Гулко неслись шаги взвода по длинным коридорам и лестницам, взбудораживая отдельные группы и фигуры юнкеров, большей частью бесцельно слонявшихся по дворцу.
Но вот и коридор 1–го этажа. Опомнившиеся ораниенбаумцы держали некоторый порядок. Стояли кое–где парные часовые, а перед выходом под арку к воротам стояла застава. При нашем появлении они заметно оживились.
Взвод же, ведомый министром Пальчинским, также подтянулся и взял тверже ногу.
— На месте! — скомандовал я перед выходом, выжидая, пока министр наведет справку о положении на баррикадах.
— Баррикады в наших руках, там же почти все в руках большевиков. Прямо! — закончил министр.
Эхо ружейной и пулеметной трескотни смешивалось с писклявым жужжанием пулек, пронизывающих арку вдоль от ворот ко двору.
— По одному — прямо, бегом! — скомандовал я, бросаясь через арку к противоположным дверям первого этажа второй части дворца.
Перебежка протекла благополучно, без ранений. В знакомом уже мне вестибюле оказалась группа юнкеров, ведших какое‑то совещание. Я и министр накинулись на них с вопросом, где большевики и что они сами делают.
— Большевики тут, за следующей залой скопляются, у лестницы, — ответили спрошенные.
— Прекрасно, присоединяйся к нам! — крикнул министр, бросаясь дальше.
Я бежал рядом. Но вот зал с лестницей наверх. По залу в отдельных кучках раскинуты солдатские и матросские фигуры, вооруженные с пят до зубов.
С криком: «Сдавайся!» — направляюсь к лестнице, чтобы отрезать выход на лестницу. Первая пара юнкеров мчится туда же за мной. С нами рядом министр. Вбегающие юнкера, с винтовками наперевес, ошеломляют группу и первое мгновение воцаряется растерянность, местами превратившая матросов и солдат в столпников.
«Нас мало, а их много. Они разбросаны, а мы вбегаем лишь с одной стороны», — мелькает в голове, и я, оборачиваясь, ору слова команды, как будто бы за мной идет бригада; ору, словно меня режут на куски. У лестницы, куда стоявшие у нее матросы и солдаты вдруг бросились удирать, замахиваясь гранатами, но только замахиваясь, а не кидая их, очевидно из боязни переранить своих, министр Пальчинский, находившийся все время рядом со мной, склоняется ко мне своею длинной фигурой и кричит мне в правое ухо: «Перестаньте орать, словно вас режут, — я не могу слышать!» Но я бросаю фразу, что так надо, и, продолжая крик, устремляюсь на лестницу. Перед поворотом ее в обратную сторону вверх моя пара юнкеров и я задерживаемся, чтобы обезоружить и стащить вниз пару пойманных матросов. И в этот момент я замечаю, что эффект нашего появления дал прекрасные результаты: несколько десятков человек уже обезоружено, а несколько в стороне, вправо от лестницы, группа юнкеров с тремя офицерами, бывшая до нашего появления в плену у нашего противника, уже устремляется к винтовкам и гранатам.
— Освободившиеся юнкера и офицеры сюда! — кричит Пальчинский. — Дальше спешите!.. — бросает он мне.
Но дальше бежать мне не с кем. Но несколько секунд, и ко мне подбежало человек 7 — 9 юнкеров и прапорщиков, и мы снова несемся вперед, но уже по лестнице. Ближайший матрос, все поворачивающийся в своем бегстве, словно затравленный зверь, пытается стрелять, но неудачно, и он спотыкается. Честь схватить его первым принадлежит мне, несмотря на горячее желание этого достигнуть у прапорщика. Вырываю револьвер и сталкиваю вниз к юнкерам, для ареста, для отнятия гранат, и снова несусь дальше за обогнавшим меня прапорщиком и двумя юнкерами слева. Но вот лестница кончилась, и преследуемые нами матросы и солдаты несутся уже по огромному залу.
Теперь их больше. Вместе с ними в безотчетном страхе удирают те товарищи, что в спокойном настроении спешили вниз в 1–й этаж.
В зале мы снова освобождаем небольшую группу юнкеров, из которых некоторых посылаю отвести вниз новых захваченных пленных, и снова дальше. Министра уже с нами нет. Он остался внизу закреплять успех.
Но вот и этот зал кончился, и налево перед нами — мной, прапорщиком и четырьмя–пятью юнкерами — новый зал с коридором впереди. В этом зале повторяется то же, но с тою разницей, что захваченные было в плен юнкера и находившиеся в нем уже сами при нашем появлении срываются со всех сторон и, набросившись на столы с лежащими на них кучами гранат, помогают задерживать и обезоруживать своих бывших сторожей, пустившихся было наутек.
— Разве ты солдат? — набросился я на замахнувшегося гранатой большевика.
Тот заморгал глазами от моего вопроса.
— Я тебя, скотина, спрашиваю. Опусти руки, когда с тобой разговаривает офицер!
Он покорно опустил занесенные руки с гранатами.
— Положи на пол! Ведь не умеешь их держать! Еще себя взорвешь! Солдат затрясся, положил гранаты и вдруг заревел.
— Сволочь, на офицера руку поднял!.. Ну ладно… ты не виноват. Тебе голову замусорили другие. Знаю… Не бойся… Жив останешься! — говорил я ему и в то же время уже осматривал это поле битвы, к огромному счастью совершенно бескровное.
