— Вон он! Держите его!
Сзади меня раздались свистки. В толпе поднялся гвалт. Какой-то мужчина попытался перегородить мне дорогу, но я, наскочив на него, оттолкнул его локтем в сторону.
Может быть, все же лучше было бы оставаться на месте, чем нестись, расталкивая прохожих, по улице, и к тому же средь бела дня.
Отбежав на четыреста—пятьсот метров от злосчастного для меня места, я свернул за угол, перешел сначала на левую, потом снова на правую сторону улицы, остановил такси, которое через какое-то время сменил, затем зашел в универмаг, купил там лимоны, наручные часы, новую шляпу и направился в буфет, где перекусил бутербродами.
Меня никто не преследовал. Еще раз мне удалось уйти от возможных неприятностей…
Не торопясь, соблюдая осторожность, направился в гостиницу. Билли в номере не было. На моей кровати лежала записка:
«Пошел прогуляться и немного выпить. Полагаю, что ты не будешь возражать. Через два часа вернусь».
Я прилег на постель. Все необходимое для сборки радиопередатчика у меня уже было.
Полежав некоторое время, я встал и расшифровал адрес некоего нью-йоркского предпринимателя, который должен был свести меня с людьми, работавшими в атомной промышленности. Запомнив адрес и имя наизусть, сжег записку. Походив по комнате, заказал в номер виски, выпил, но избавиться от охватившего меня беспокойства так и не смог.
Напротив гостиницы, чуть в стороне, находился небольшой кинотеатр. Я отправился туда. В течение полутора часов пришлось смотреть картину, в которой немецкие солдаты жестоко расправлялись с русским населением. Женщина, скрывшая у себя партизана, рожала, лежа на куче навоза. Вокруг нее стояли немецкие солдаты, отпуская скабрезные шуточки. Молодая блондинка, возлюбленная капитана вермахта, уединилась с ним в комнате и, занимаясь любовью, торопливо говорила, кого следует расстрелять. Фильм был пронизан безвкусицей и цинизмом, являясь американским эквивалентом киноленты Байта Харланса «Еврей Зюсс».
Возвратившись в гостиницу, я выпил несколько двойных порций виски и лег спать. Внезапно проснувшись, посмотрел на часы. Было уже три часа ночи. Кровать Билли была пуста. Сон мой как рукой сняло. Встав, я оделся, не включая свет.
Может, его арестовали? Предаст ли он меня — сознательно или сам того не ведая? Какими методами пользуется ФБР, чтобы заставить говорить человека?
Я вышел из гостиницы. Никто меня не заметил. Перейдя на другую сторону улицы, вошел в дом, парадная дверь которого оказалась незапертой. Из окна коридора стал наблюдать за происходившим у гостиницы, размышляя о возможных действиях ФБР…
Вполне вероятно, что оно пошлет Билли ко мне назад одного. А может, его сотрудники учинят в гостиничном номере обыск. Не исключено также, что они установили уже наблюдение за гостиницей и кто-то из них находится рядом со мной.
Я курил одну сигарету за другой, прикрывая огонек ладонью.
Чемоданы находились в моей комнате. Со мной была лишь небольшая кожаная сумка, совсем немного денег и пистолет. Наблюдательный мой пост не был, конечно, идеальным. В любой момент кто-нибудь мог выйти из квартиры или войти в дом. Незнакомый мужчина, стоящий в три часа ночи в неосвещенном коридоре, сразу же вызовет подозрение.
Половина четвертого… Четыре часа… Ночи, казалось, не будет конца. Билли по-прежнему не видно. Я представил себе, как его потрошат в каком-то полицейском участке. Я видел его лицо близко и отчетливо — покрытое потом, беспокойное, искаженное страхом. Вдруг передо мной возникла другая картина: на его коленях в баре сидит какая-то блондинка, а он засовывает ей в декольте свернутую пятидесятидолларовую купюру.
Что же было истинным из того, что отражала моя фантазия?
Пять часов утра. На город спустился туман. Может, выйти из укрытия и походить по улице? Нет, это не то, сказал я тут же себе. Тогда я обращу на себя внимание всей улицы, а не только жильцов этого дома.
Секунды отсчитывались одна за другой, из шести десятков получалась минута, из шестидесяти минут — уже час. Трудно представить себе, как долго тянется время для человека, стоящего неподвижно, потерявшего покой, одолеваемого мучительными сомнениями, преследуемого самыми фантастическими картинами, мелькающими в разгоряченным мозгу, беспрерывно курящего и ждущего, ждущего, уставившись в темноту, пока глаза не начинают слезиться, а сознание воспринимать шорохи и движения, которых в действительности нет.
Пять тридцать. Туман понемногу рассеивается. На улицах возобновляется движение. Скоро начнут пробуждаться ото сна люди, — во всяком случае, самые ранние из них птахи…
Вот уже четыре дня, как я в Америке. Удалось ли «U-1230» незаметно проскочить сквозь американское береговое оцепление?
Я не знал еще тогда, что в эти самые минуты в океане происходила трагедия, ответственность за которую несколько позже, уже в ходе судебного разбирательства, была возложена на меня.
* * *
Капитан-лейтенанту Хильбигу удалось, проявляя исключительную осторожность и избегая излишней поспешности, выйти из залива Френчмен и взять курс к берегам родины. А через два дня он сумел уйти незаметно от целой флотилии эскадренных миноносцев, катеров-охотников и вспомогательных судов береговой охраны, поскольку те не включали свои радарные установки: шел декабрь 1944 года, и никто уже не думал о возможности появления вражеских подводных лодок вблизи американских берегов.
Капитан Хильбиг отошел уже в глубь океана на триста с лишним километров. Шноркелю, который он применил для освежения воздуха в лодке, оставалось поработать еще с полчаса. На горизонте появились первые светлые полоски наступающего утра. В отсеках звучит любимая песня команды «Родина, звезды твои…». Обычно радист ставил на проигрыватель пластинки в соответствии с очередностью заявок, независимо от звания и должности тех, от кого они поступали.
Вдруг музыка прерывается.
Это означает: внимание!
Что случилось? Появился противник и лодка идет на срочное погружение?
Нет. Капитан видит прямо перед собой ярко освещенный одинокий американский зерновой транспорт водоизмещением порядка пятнадцати тысяч тонн. Для наведения торпедных аппаратов даже не надо менять курс. Первая же торпеда должна попасть в цель.
Стоит ли топить корабль? Ведь в этом случае им будет обеспечено «почетное сопровождение» союзников вплоть до родного порта. Спящая теперь береговая охрана станет разыскивать немецкую подводную лодку по всему океану. Но об этом капитан-лейтенант в этот момент не думает. То, что может быть потоплено, должно пойти на дно. Таков был кодекс чести подводной войны.
