Я до сих пор благодарен Филиппу Халсману эа то, что тот не стал печатать портрет Хрущева на последнем листе. Я думаю, что вправе назвать его "Мой округ Колумба", поскольку без него я, вероятно, никогда не создал бы космическую фантазию о Христофоре Колумбе. Последние географические карты, составленные советскими учеными, как раз доказали основной тезис, развитый в моей картине, что сделало ее особенно интересной для выставки в России. Только сегодня мой друг Сол Юрок взял репродукцию, чтобы предложить картину Советскому правительству для культурного обмена, подключив таким образом мое имя к другим моим великим соотечественникам — Виктории Лос Анжелес и Андреа Сеговия.
Я пришел к завтраку на пять минут раньше положенного. Перед тем, как я сел за стол, зазвонил телефон из Пальм Бича. На проводе м-р Уинстон Гест, он просит меня написать Мадонну Гваделупы и портрет его двенадцатилетнего сына Александра, который, как я мельком видел, пострижен под "ежик". Когда я хотел, наконец, сесть завтракать, меня позвали к соседнему столу и заговорили о возможности заказать мне яйцо, украшенное эмалью в духе Фаберже (оно предназначалось для хранения жемчуга).
Я уже не понимал, голоден ли я или мне просто дурно: чувство, овладевшее мной, напоминало слабые позывы к рвоте и одновременно некое эротическое ощущение (которое с каждым разом становится все острее) при мысли о Парсифале, ожидавшем меня в полночь. Завтрак состоял из яйца всмятку и нескольких бисквитов. Опять-таки следует отметить, что параноико-критический метод действует эффективно в силу моих параноидно-кишечных биохимических особенностей, к которым добавляется целый набор элементов, необходимых для "высиживания" всех воображаемых яиц, столь близких к совершенству Эвклидова яйца, форму которого придал голове Мадонны Пьеро делла Франческа.
В полумраке "зала шампанского" уже сияла полночная эротическая звезда — мной Парсифаль, мысль о котором придавала мне новые силы. После того, как прибыли вельможные персоны и миллионеры, я решил, что пора спуститься в подвал к цыганам. Уже порядком измотанный, я отправился заплатить за выступление маленькой цыганке Чунге, танцевавшей для испанских эмигрантов в Гринвич Виллидже.
В этот момент вспышка в руках фотографа, собиравшегося сфотографировать нас, вызвала у меня приступ тошноты. Было такое ощущение, что я должен немедленно проглотить ее и затем освободиться от нее через кишечник. Я попросил друга отвести меня обратно в отель. И тут меня стошнило, и почти одновременно был такой обильный стул, как никогда в жизни. Это напоминает мне одну деликатную ситуацию, о которой мне как-то рассказал Хосе Мария Серт: он встретил одного человека, от которого так дурно пахло, и он так зловонно отрыгивал, что Серт ему "тактично" посоветовал: "Уж лучше бы вы выпускали газы"
Я лег весь в холодном поту, и вдруг на моих губах появилась одна из самых тонких моих улыбок, которая привела Гала в замешательство. Я сказал ей: "Я испытал странное, двойственное ощущение силы, достаточной, чтобы сорвать банк, и в то же время чувство ускользающей удачи".
Не стесняясь Гала, для которой чистота была предметом культа, с ее отвратительной привычкой к почитанию принятых норм, я мог легко умножить золотые плоды своего знаменитого параноико-критического метода. Таково еще одно достоинство алхимического яйца по средневековым представлениям, которое предполагает возможность трансмутации ума и драгоценных металлов.
Незамедлительно появившийся доктор Карбалейро сказал, что это был всего-навсего скоротечный, так называемый двадцатичетырехчасовой грипп.
Завтра я должен был покинуть Европу, но у меня был еще жар, достаточный для того, чтобы предаться моей самой тайной "кледанистской"[36] фантазии, которая преследовала меня, не реализуясь, на протяжении всех иррациональных событий этого дня, дабы дать возможность одержать победу моему аскетизму и безукоризненной верности Гала. Я послал моим гостям эмиссара, чтобы он сообщил, что я не могу присоединиться к ним и спешу уверить в том, что их ожидает царское (лишь с незначительными ограничениям) угощение. Так прошла ночь Парсифаля — без яиц и сковородок, без Дали и Гала, которые стали крепким сном.
На следующий день, когда я должен был уезжать в Соединенные Штаты, я спросил себя: кто способен в один день, с самого его начала, трансмутировать в ценную творческую энергию сырой, бесформенный материал горячечного бреда? Кто способен отыскать число 77 758 469 312 — магическую фигуру, выводящую на реальную жизнеспособную дорогу всю абстрактную живопись и современное искусство в целом? Кто может столь молниеносно преуспеть во внедрении большой картины "Космические фантазии Христофора Колумба" в мраморное здание музея за три года до того, как он будет отстроен? Кто, повторяю, в один единственный день может совместить совершенную чистоту белоснежного яйца с самыми греховными помыслами? Кто в конце концов смог бы агонизировать так долго, воздерживаясь от еды и рвоты, и так ошельмовывать всех? Пусть тот, кто отважится сказать, что способен все это сделать, бросит в меня камень.
Теперь же из сферы анекдота переместимся в иерархию категорий, связанных с Гала, которая является хрупким двигателем, обеспечивающим жизнеспособность моего параноико-критического метода, преобразуя в духовную энергию один из самых безумных и зловонных дней моей жизни. Далее вы увидите, как действует галарианское ядро, когда попадает в высочайшую духовную сферу гомеровского пространства.
2 сентября
Порт Льигат.
Мне снятся два моих несчастных зуба мудрости, выпавших так поздно, и, проснувшись, я прошу Гала последовательно восстановить события минувшего дня.
Весь день я ничего не делаю в сравнении с тем, как я работал на протяжении шести месяцев, живя в Порт Льигате т.е. круглосуточно, без перерыва. Гала сидит у меня на коленях, как обезьянка, как весенняя тучка или как крошечная корзинка, украшенная миртовой гирляндой. Чтобы не терять времени, я прошу ее назвать все яблоки, "вошедшие в историю". Она начинает перечислять их в форме литании: "Яблоко первородного греха Евы", анатомическое "адамово яблоко", "эстетическое яблоко" Париса, яблоко любви Вильгельма Телля, ньютоново яблоко гравитации, структурное живописное яблоко Сезанна…"
Тут она со смехом говорит: "Все "Исторические яблоки" кончились, последнее яблоко — атомное, оно должно взорваться".
"Когда это случится?" — спрашиваю я.
"Днем".
Я верю ей, потому что она всегда говорит правду. Днем я увидел, что короткая дорожка со стороны патио вытянулась до 300 ярдов; оказывается Гала тайком купила саженцы оливковых деревьев, которые высадили этим утром, и вновь образованная дорожка была покрыта мелом. У ее начала было посажено гранатовое дерево. В форме граната и было сокрыто взрывающееся яблоко.
