Многие не любят фонтен-плюм, потому что трудно впускать чернила. Чернила впускаются насосом, который сделан из стеклянной трубочки и резиновой… Я не знаю, как называется вещь из резины, которая заканчивает стеклянную трубочку. Я беру эту трубочку и втягиваю чернила так, чтобы воздух не попал. Для того чтобы воздух не попал, надо окунуть трубочку в чернила. После того, что трубочка переполнена, надо опустить конец трубочки в чернила вставочки. Часто люди ошибаются, принимая пузырь за чернила, ибо видят конец кружка. Я могу различить кружок чернильный от кружка воздушного. Я знаю, что оба кружка черные, но кружок с воздухом менее черен, ибо моя физиономия чище. Я люблю физиономию черную, а поэтому раньше, чем взять чернила в трубочку, я высасываю воздух. Высосав воздух, я проверяю, есть ли еще воздух. Затем я беру чернила и впускаю в чернила, находящиеся во вставочке. Часто воздух мешает входу чернил во вставочку, и люди нервные портят платья или пачкают физиономию, ибо чернильный пузырь лопается. У пузыря нет терпения, он лопается, когда ему хочется. Я знаю его уловки, а поэтому чувствую, когда надо остановиться. Я не думаю, когда мне надо остановиться. Я останавливаюсь по повелению Бога. Я снова высасываю воздух, а затем вливаю чернила до тех пор, пока воздух мне не мешает. Я настолько приспособился. что я не теряю много времени на вливание чернил и не вздыхаю перед каждым разом его наполнения чернилами. Люди пугаются чернил, ибо чернила нехороши. У меня чернила Blueblack Stephens Writing — эти чернила скверные, ибо в них мало чернила. Чернила разбавлены водой, ибо человек хочет разбогатеть. Ему не важно, удобно ли человеку писать или нет. У него нет любви к людям. У него любовь к деньгам. Я понимаю его хорошо. У него есть дети и ему хочется оставить им деньги. Я не люблю деньги, когда знаю их страдания душевные. Я знаю, что всякому хочется иметь фонтенплюм. Я знаю, что матери покупают фонтен-плюмы барышням для их учений. Я знаю, что всякая барышня любит платья. Я знаю, что она плачет после того, как запачкает чернилами свое платье. Она не боится ругани отца или матери. Она все переносит. Ей жалко платье, ибо она знает его цену. Отец работает долго. Ему трудно. Он покупает дорогие материи своей дочери для того, чтобы показать свою любовь дочери. Дочь плачет, ибо чувствует обиду душевную. Ей больно. Она не показывает этого платья своему отцу. Отец, заметив, раздражается, ибо ему больно. Я знаю его цель. Он не хочет, чтобы дочь скрывала от него то, что она сделала. То, что было сделано, было сделано не дочерью и вставочкой. Это сделал тот человек, который придумал чернила. Я не хочу обвинять этого человека. Я хочу показать ошибки людей. Я не хочу, чтобы чернила были с водой. Я хочу чернил без воды. Человек для рекламы выпускает несколько тысяч бутылок с хорошими чернилами, а после, заметя, что люди покупают, выпускает миллионы бутылок с водою. Я знаю уловки чернильных заводов. Я знаю уловки импресарио. Дягилев есть тоже импресарио, ибо держит труппу. Дягилев научился обманывать у других импресарио. Он не любит, чтобы ему говорили, что он импресарио. Он понимает значение импресарио. Все импресарио считаются за воров. Дягилев не хочет быть вором, а поэтому он хочет, чтобы его называли меценатом. Дягилев хочет попасть в историю. Дягилев обманывает людей, думая, что никто не знает его цели. Дягилев красит свои волосы, чтобы не быть старым. У Дягилева волосы белые. Дягилев покупает черные помады и натирает их. Я заметил эту помаду на подушках Дягилева, у которых наволочки черные. Я не люблю наволочки грязные, а поэтому мне было противно при виде их. Дягилев имеет два передних зуба фальшивых. Я это заметил, ибо когда он разнервничается, то трогает их языком. Они шевелятся, и я их вижу. Мне Дягилев напоминает старуху злую, когда он шевелит двумя передними зубами. У Дягилева передний клок накрашен белыми красками. Дягилев хочет, чтобы его заметили. Его клок пожелтел, ибо он купил скверную белую краску. В России его клок был лучше, ибо я его не заметил. Я заметил гораздо позже, ибо не любил обращать внимание на прически других. Моя прическа мне мешала. Я ее всегда изменял. Мне говорили: «Что вы делаете со своими волосами? Вы всегда меняете Вашу прическу». Тогда я говорил, что я люблю менять прическу, ибо не хочу быть одним и тем же. Дягилев любил, чтобы о нем говорили, а поэтому надел на один глаз монокль. Я его спросил, почему он носит монокль, ибо я заметил, что он хорошо видит без монокля, тогда Дягилев мне сказал, что один его глаз плохо видит. Тогда я понял, что он мне наврал. Я почувствовал боль глубокую. Я понял, что Дягилев обманывает меня. Я не верил ему ни в чем и стал развиваться один, притворяясь, что я его ученик. Дягилев почувствовал мое притворство и меня не любил, но он знал, что он тоже притворяется, а поэтому оставлял меня. Я его стал ненавидеть открыто и один раз его толкнул на улице в Париже.
Я его толкнул, ибо хотел ему показать, что я его не боюсь. Дягилев меня ударил палкой, потому что я хотел уйти от него. Он почувствовал, что я хочу уйти, а поэтому побежал за мною. Я бежал шагом. Я боялся быть замеченным. Я заметил, что люди смотрят. Я почувствовал боль в ноге и толкнул Дягилева. Мой толчок был слабый, ибо я почувствовал не злость к Дягилеву, а плач. Я плакал. Дягилев меня ругал. Дягилев скрежетал зубами, а у меня на душе кошки царапали. Я не мог больше удержаться и пошел медленно. Дягилев пошел тоже медленно. Мы пошли медленно. Я не помню, куда мы шли. Я шел. Он шел. Мы пошли и пришли. Мы жили долго. Я жил скучно. Я горевал один. Я плакал один. Я любил мою мать и писал ей каждый день письма. Я плакал в этих письмах. Я говорил о моей будущей жизни. Я не знал, как быть. Я забыл то, что писал, но у меня осталось чувство, что я плакал горько. Моя мать почувствовала, ибо отвечала письмами. Она не могла мне ответить на мои цели, ибо цели были мои. Она ждала моих намерений. Я боялся жизни, ибо я был очень молод. Я уже женат пять с лишним лет, я жил с Дягилевым тоже 5 лет. Я не могу считать. Мне теперь 29 лет. Я знаю, что мне было 19 лет, когда я познакомился с Дягилевым. Я любил его искренне, и когда он говорил, что любовь к женщинам есть вещь ужасная, то я ему верил. Если я ему не поверил, я бы не мог делать то, что я делал. Мясин не знает жизни, ибо у него родители были богаты. У них ничего недоставало. У нас не было хлеба. Мать пошла в цирк Чинизелли, чтобы заработать немного денег. Мать стыдилась такой работы, ибо она была известная артистка в России. Я понимал все, будучи ребенком. Я плакал в душе. Моя мать тоже плакала. Я один раз не выдержал и побежал к Бурману, моему другу, его звали Анатолий, он теперь женат на Клементович. Я побежал к его отцу и рассказал, что моя мать страдает от денег. Тогда его отец [пианист] сказал мне. чтобы я пошел к управляющему императорских театров в Петрограде. Я побежал. Мне было всего 14–15 лет. Управляющего звали Дмитрием Александровичем Крупенским[19]. Директор был Теляковский. Государь был Николай Второй. Я любил театр. Я пошел в контору. Когда вошел, испугался, ибо увидел сухие смеющиеся лица. Я вошел в комнату, где сидел Крупенский. Он носил черную бороду. Я его испугался, ибо я боялся бороду. Я дрожал, как осиновый лист. Я не хотел ему ничего говорить. Я молчал. Крупенский и другие чиновники стали смеяться. Я задрожал еще больше. Я дрожал, а все смеялись. Крупенский меня спросил, что я хочу, тогда я ему сказал, что мне надо 500 рублей для уплаты долгов моей матери. Я узнал эту цифру случайно. Я не думал, что говорю. Я дрожал. Я встал. Я почувствовал лица скучные. Я ушел. Я бежал скоро, задыхаясь. Крупенский и черная борода гнались за мною. Я бежал. Я кричал про себя: «Я больше не буду, я больше не буду». Я плакал в душе, но слезы не выходили. Я знал, что если я приду к моей матери, то она меня поймет, а поэтому побежал к ней и рассказал ей обо всем. Я не умел врать. Когда я начинал врать, я дрожал, как осиновый лист. Я был листом Божьим. Я любил бога, но я не любил молиться. Я не знал, что мне надо делать. Я жил, и жизнь проходила. Я не понимал дел и не любил, но мне Бог помогал. Я получал уроки. На уроках я был прост. Я был счастлив работать. Я плакал часто в моей комнате. Я любил иметь мою отдельную комнату. Я думал, что я большой, если у меня отдельная комната. В отдельной комнате я мог много плакать. Я читал Достоевского. Я читал «Идиота» [в] 18 лет и понял его значение. Я хотел быть писателем и изучал неумело рукопись Достоевского. Я изучал Гоголя. Я переписывал Пушкина, думая, что если я буду писать, копируя, то я научусь писать стихи и романы, как Пушкин. Я переписывал много, но почувствовал, что все это глупости, и бросил. Я жил просто. У нас было хлеба достаточно. Моя мать любила угощать. Она звала людей, когда чувствовала, что у нас много. Моя мать любила знакомства, а поэтому их звала. Я любил тоже знакомых, а поэтому слушал все, что говорили старшие. Я понимал старших, а поэтому меня тянуло к старшим. Я понял мою ошибку после, ибо у старших были другие задачи, чем у меня. Оттого, что я любил старших, маленькие меня оттолкнули, ибо меня не понимали. Я знал мальчика Гончарова. Я не помню его маленького названия. Я вспомнил, его звали Леонидом. Леонид пил водку, я не пил водку. Мы были в школе вместе. Общая жизнь в школе нас соединила, но не вместе, ибо его привычки я не перенял. Я не знаю, кто научил его пьянствовать. Его лицо было бледно и наполнено прыщами. Воспитатели не понимали детей, ибо запирались в дежурную комнату, где читали или принимали своих знакомых. Я понимаю воспитателей, которым скучно при детях. Я понимаю, что дети не понимают воспитателя. Воспитатель вещь трудная. Я не отдал мою Киру на воспитание, ибо понимаю, что такое воспитание. Я хочу, чтобы люди воспитывали своих детей сами, а не отдавали чужим, ибо чужие скучают.
