Я, не глядя, не разжимая губ, тихо спросила: «Тебе Анатолий Иванович руку, что ли, поцеловал?» Она так же, глядя в газету, в ответ: «Нормальный жест. Для нормального человека». Я: «А военрук?» Мама: «Пожал. Нормальный жест. Для нормального военрука». Потом посмотрела на нас весело и сказала: «Дуйте домой. Сегодня интересного уже ничего не будет».
В Новосибирске недалеко от магазина «Синтетика» был зоопарк, а напротив него — рынок. Восьмого марта рано утром мы с Нанкой ездили на этот рынок покупать маме три тюльпана и везли их через весь город, завернув в несколько газет, чтоб не замерзли. Она любила все весенние цветы — сирень, жасмин, фиалки, подснежники и тюльпаны. Тюльпаны в Сибири были, но дорогие, их привозили издалека, а для нас это был еще и привет с юга.
В Феодосии мама давала нам в школу деньги на завтраки, но мы с Нанкой откладывали их на свои нужды, а с собой брали яблоки. Каждый день мы пересчитывали наши сбережения и прятали в потайное место. Все как у людей. Например, была у нас задача к Восьмому марта и ко дню рождения купить маме подарок. Маленькими мы дарили ей свои рисунки, аппликации, стихи и песни, а став постарше — тюльпаны и какую-то дешевую дребедень, купленную на сэкономленные гроши. Каждый раз после таких поздравлений мама ругала нас за то, что мы не едим в школе, а копим на всякую ерунду. Говорила, что не есть вовремя вредно для юных организмов, что мозги тогда перестанут работать окончательно и бесповоротно. И, вообще, мы ее обманули, и она больше не будет давать нам денег. Но на самом деле — мы знали — ей было очень приятно наше внимание.
Перед отъездом в Сибирь мы купили ей духи «Белая сирень» с притертой пробкой. Продавщица в парфюмерном магазине, увидев высыпанную на стекло прилавка мелочь, всплеснула руками: «Сколько ж вы не ели?» Этот вопрос мы боялись услышать и от мамы, но мама, увидев «Белую сирень», посмотрела на нас и сказала почти шепотом, что духов ей еще никто не дарил.
Мы знали, что у мамы в отдельном месте лежат папины подарки — бирюзовая крепдешиновая косынка с ландышами и белые рифленые бусы. Ничего этого она не носила, но иногда доставала и смотрела. Когда мы спрашивали, почему не носит, она отвечала, что это ей не идет, но нам не отдавала.
Перед отъездом в Сибирь был еще один наш подарок на день рождения — платок. Нежный шелковый платок с ветками сирени. Его она носила и очень любила. В 1991 году в Муроме мы ее в нем похоронили.
Однажды, гостя у Нанки в Швеции, мы присутствовали на похоронах матери нашего общего приятеля. В церкви у закрытого гроба стояли родственники усопшей, без труда сдерживая слезы. После торжественного слова пастора осиротевшие близкие, понурившись, вышли из храма и стали бодро рассаживаться по своим машинам. Могильщики, в своих элегантных костюмах похожие на конферансье, поставили гроб на тележку и покатили к месту захоронения — здесь же, неподалеку. Мы робко поинтересовались у нашего приятеля, почему присутствующие не остаются до конца церемонии. Тот вперил в нас лучезарно-голубой взгляд: «Я попрощался с матерью, остальное — дело рук похоронных служб».
Мы были поражены холодностью похорон и, придя домой, с жаром обсуждали это. В моей голове не укладывались простые вещи: жизнь, смерть, любовь, потеря, мать, дитя, долг… Пятилетняя Катя слушала нас внимательно. Увидев, что я не на шутку озадачена, она обхватила меня руками и зашептала в самое ухо: «Не волнуйся, мамочка! Когда ты умрешь, я не уйду, пока тебя хорошенько не закопают!» Я заплакала. Это было высшее проявление любви моей маленькой дочери.
У мамы была большая черная квадратная коробка, на ней была нарисована женщина в длинном платье с веером в руках. Там лежали какие-то открытки, кружевные перчатки, сеточка для волос, что-то еще и надувные шарики. Утром мама открыла ее и сказала, что мы идем на парад. Надули шары. Из репродукторов на всю улицу гремела музыка, народу было много, и почти все бежали в одну сторону. Оказалось, не мы одни с шарами, а у некоторых детей были еще и флажки! Нас с Нанкой поставили у красной ленты, протянутой от дерева к дереву и отделявшей от нас дорогу. Все замерли. Стало тихо. Кто-то сказал: «Идут!» Вдалеке послышался незнакомый ритмичный звук. Стало страшно. Через какое-то время в конце улицы появились люди. Они шли прямо на нас.
Это были военные. Они с силой били ногами асфальт и очень строго смотрели в сторону. Звенели блестящие медали на груди, щеки тряслись, фуражки подскакивали на головах. Кругом стали что-то кричать, бросать цветы. Началось сильное движение за спиной. Вдруг забил барабан, и я увидела оркестр! Все засверкало перед глазами: большие блестящие железные тарелки, труба, намотанная на человека, большие колокольчики, дядька с султанчиками над головой, остервенело машущий палкой. А барабан! Это была очень громкая музыка! Она привела меня в такой восторг, что хотелось плакать. Взрослые тоже плакали и тут же жалобно кричали «ура!». Военные все шли и шли. Особенно понравились моряки. Их белые бескозырки с развевающимися ленточками!
После окончания парада все побежали в парк, прыгая через ровно постриженные кусты. На улице оставались лежать раздавленные цветы и отвалившиеся от военных сапог подметки. До наступления темноты по улицам бесцельно бродили усталые семьи: мамы с детьми тянули под руки совсем пьяных пап.
Новосибирские парады. Мы стоим на площади Ленина с Надиными однокурсниками по консерватории. Еще холодно, но мы в капроновых чулках. На головах береты, изо рта пар. Мальчишки уже хлебнули из бутылки и предлагают девушкам, те смеются, от вина отказываются, но закуску, карамельку, берут. У всех на уме одно: куда деть транспаранты и как убежать, раствориться в праздничной толпе, затеряться, пойти в парк, в кино, куда-нибудь, только не строем и не по команде. В укромный закуток между домами ставятся флаг и гигантская гвоздика из папиросной бумаги. Все! Свобода!
Детьми мы бегали на погранзаставу, за что нас мама страшно ругала, иногда даже попадало скакалкой. Мы же не видели ничего плохого в том, что пограничники разрешали нам кататься на канате, висеть на кольцах и брусьях на спортивной площадке, смотреть щенков, когда они появлялись у свирепых овчарок, угощаться на кухне жареной рыбой с картошкой. Бывало, нас катали на военных машинах. Погранцы разрешали нам рвать миндаль на территории и даже сами нагибали ветки. Знали нас в лицо, а некоторых даже по имени. Мы рассказывали им свои детские байки, и они с интересом слушали их.
