В детстве для Евгения Шварца всё русское было ближе, как ближе до 7 лет была мать, он считал себя русским на основании православной веры. Он был крещён, так же, как и его младший брат, услышав антисемитские высказывания, в 7-8-летнем возрасте не относил их к себе: "Так как я себя евреем не считаю, <…> я не придаю сказанному ни малейшего значения. Просто пропускаю мимо ушей. <…> При довольно развитом, нет - свыше меры развитом воображении я нисколько не удивлялся тому, что двоюродный брат мой еврей, а я русский. Видимо, основным я считал религию. Я православный, следовательно, русский. Вот и всё" [16].
Религия занимала важное место в душе Шварца-ребёнка: примерно в 4 года он стоял в алтаре церкви, а потом играл в церковную службу [17]; в 7-летнем возрасте он "с наслаждением крестился" вслед за извозчиком, проезжая через Москву в Жиздру (Калужской губернии) к брату матери, и "чувствовал, что я такой же, как все" [18]; принял первое причастие в Жиздре, которое "прошло по всем моим жилам" [19], там же торжественно и празднично, вместе с материнской роднёй, ездил в коляске смотреть на вынос чудотворной иконы ("Я прикладываюсь к прохладной ровной руке богородицы..." [20]).
В приготовительном классе реального училища Женя "любил батюшку потому, что любил закон божий и получал по этому предмету одни пятёрки", и дружба со священником сохранилась до конца учения, хотя "с пятого класса" Евгений "стал получать по закону двойки" [21].
О дальнейших отношениях с религией в дневнике не рассказано, но судя по некоторым записям, Шварц оставался верующим человеком [22].
Формально вопрос о национальности вставал в жизни Шварца дважды, в серьёзные моменты жизни: в 1914 г., в начале войны, при его попытке пойти в военное училище, и в 1920 г. при женитьбе. По поводу первого случая 6 декабря 1952 г. записано: "Выяснилось, что я православный, рождённый русской, по документам - русский, в военное училище поступить могу только с высочайшего разрешения, так как отец у меня еврей" [23]. Авторских комментариев нет, написано только, что идти добровольцем он имел право, но т.к. Е.Л. был ещё несовершеннолетним, родители запретили ему это.
Другая история описана в воспоминаниях первой жены Шварца армянки Гаяне Халайджиевой (по сцене - Холодовой): "Регистрация нашего с Женей брака <…> состоялась 20 апреля (1920 г.) в Никольской армянской церкви. Для матери, и особенно для её братьев, брак дочери-армянки с евреем (отец Жени был еврей, а мать - русская) был чем-то сверхъестественным, и потому они потребовали, чтобы Женя принял нашу веру. Женя к религии был равнодушен и согласился. <…> И потом в паспорте у Шварца ещё долго стояло - армянин" [24].
Итак, Е. Шварц считал себя русским, но "посторонние" воспринимали его как еврея. Отношения его с религией, видимо, были достаточно сложными и менялись в молодости, пришедшейся на войны и революцию, так что первая жена считала его к религии равнодушным. (Здесь надо заметить, что приведённый эпизод о записи армянином, так же, как и женитьба, не отражён в дневниках самого Шварца, рассказ в которых прерывается на 1916 годе и продолжается снова с 1920 г., а о пропущенном записано 19 декабря 1952 г.: "Я остывал и портился. <…> Мне не хочется рассказывать о тех годах" [25]. О первом браке, впрочем, упоминается многократно, всегда как о несчастливом).
Существует ещё свидетельство, что в 1928 г. Шварц для неких официальных документов назвался "иудеем", причём служащий понял и написал это как "индей". Отражение сей феномен нашёл в стихотворении "Генриетте Давыдовне" (1928) друга Шварца - Н. Олейникова:
Я красив, я брезглив, я нахален,
Много есть во мне разных идей.
Не имею я в мыслях подпалин,
Как имеет их этот индей! [26]
* * *
В детстве домашний уклад "смешанной" семьи Е.Л. был русским: на пасху и в сочельник подавали поросёнка, отмечали Рождество; дома была икона, правда, только одна, которой благословили мать перед свадьбой, и образок святой Марии Египетской; в 1900 г. в Ахтырях на Азовском море семья жила у священника. (Е.Л. по этому поводу замечает: "Очевидно, в обществе всё тихо, мирно, если у молодого врача встречаются в гостях священник, полицмейстер, учитель" [27].) Черносотенство в семье и среди друзей - евреев и русских - безусловно осуждалось, это самое отрицательное, что можно было сказать о человеке в их среде [28].
Судя по мемуарам, Е.Л. всегда оценивал внешность, характеры и поведение людей, подмечая национальные черты, наряду с социальными, он "считывал" мимику, жесты, движения, обращая пристальное внимание на "еврейское", которое проявлялось в сопоставлении - явном или подспудном - с "русским". При этом еврейские черты, как мне кажется, оцениваются в большей степени как "чужие", "русские" же как более близкие. (Так же подчёркивается "чуждость" других национальных черт, например, грузинских - в записях о путешествии в Грузию [29], или немецких - в портрете дирижёра Курта Зандерлинга [30]). Приведу несколько из множества примеров, имеющихся в дневниках и в "Телефонной книжке".
О приятельнице матери, жившей в доме Шварцев: "Высокая стройная девушка <…> с огромными, часто полузакрытыми еврейскими трагическими чёрными глазами, с вьющимися жёсткими волосами, крупным ртом..." [31]. О другой девушке, жительнице Майкопа: "Не могу сказать, что эта маленькая четырнадцатилетняя евреечка нравилась мне, но, слыша или читая в арабских сказках о красавицах с глазами газели, я представлял себе именно глаза Розы" [32]. Об однокласснике: "...Павка Фейгинов, подвижной, быстро говорящий еврейчик. Он родился в Буэнос-Айресе, и в доме его родители говорили по-испански. <…> Было в живости его, в улыбке, в скороговорке что-то автоматическое" [33].
В портрете писательницы А.Я. Бруштейн отмечен её "и насмешливый и весёлый картавый говор" [34]; о писателе Илье Бражнине (настоящая фамилия которого Пейсин) Шварц отзывается так: "Это очень еврейского типа человек, не по-еврейски спортивный..." [35]; об актёре и драматурге Леониде Соломоновиче Любашевском: "Человек худенький, по-еврейски, за такой худобой угадываются - и сила, и темперамент. <…> не по-восточному мягок и немногословен" [36]; о писателе Владимире Лифшице: "Такие еврейские мальчики, спокойные, естественные, внимательно вглядывающиеся в мир через очки с неестественно толстыми стёклами, рослые и тонкие, были знакомы и казались понятными. <…> Володя, по-еврейски, уважал жену" [37]; кинорежиссёр Михаил Григорьевич Шапиро "по-еврейски толстеющий - с нижней части живота. Таким образом, его туловище как бы отстаёт от той части фигуры, что помещается ниже пупка" [38].
