Так или иначе, отстранение Масео выгодно только врагам. «Fear of the negro» — этим призраком запугивают кубинцев сторонники аннексии острова Соединенными Штатами, страной, где расизм лишь слегка пошатнулся после удара, нанесенного ему Линкольном. Но программа аннексионистов не годится для бойцов за независимость. Тот, кто разделяет народ, отдаляет победу.
Неужели Ламадрис и Гарсиа не понимают, что войну решает не только количество винтовок?..
И все-таки Марти решил участвовать в работе комитета, хотя и был не согласен со многим. В конце концов, думал он, эти люди готовы платить жизнью за свободу Кубы.
Теперь вечерами он шел туда, где готовили революцию. Он выполнял любые поручения — составлял письма с призывами жертвовать на войну, пересчитывал винтовочные патроны, встречал в нью-йоркском порту эмигрантов.
Он не думал о себе, забывая укутывать горло, надевать под пальто теплый свитер. И вскоре он простудился. Казалось, кашель разорвет ему гортань. Кармита уговаривала его лечь, несдержанный Ролоф ругался по-русски и по-испански. Марти так и не лег. Он счел, что болеть ему некогда, и по-прежнему пропадал в комитете.
— А мы не ошиблись, назначив его субделегадо гаванской хунты, Каликсто, — сказал как-то Гарсиа осторожный Ламадрис.
24 января 1880 года из подъезда старинного четырехэтажного здания «Стик-холла» чинно выходили группы членов какого-то религиозного братства. На смену им в зал вливались шумные, оживленно жестикулирующие люди — живущие в Нью-Йорке кубинцы. Они приходили с семьями и в одиночку, желая увидеть друзей и блеснуть новыми туалетами. Они уже много раз собирались вместе, каждый примерно знал, что ждет его на этом вечере, и поэтому всеобщее настроение было благодушно-спокойным.
Марти должен был участвовать в таком собрании впервые. Ему стоило немалых трудов убедить генералов, что народом нельзя командовать, как военным лагерем, что необходимо выступить с терпеливым разъяснением целей революционной войны сразу перед сотнями кубинцев, большинство которых еще не принимало участия в координируемой комитетом деятельности. Однако генералы слабо верили в силу слова, и Марти не раз был близок к отчаянию, видя, что комитет по-прежнему предпочитает иметь дело лишь с узким кругом ветеранов, уже не мыслящих своей жизни вне боев и походов.
Все-таки он сумел перетянуть на свою сторону Ролофа, затем Ламадриса. После этого великодушно позволил убедить себя и Гарсиа.
Теперь у Марти была одна мысль — победить равнодушие к борьбе родины, которое еще жило в сердцах многих озабоченных своими насущными нуждами соотечественников. С самого утра он не выходил из своей комнаты, склонившись над набросками речи. Тихо входила Кармита, ставила на край стола кофе и сандвичи. Марти благодарно кивал и писал, писал…
К вечеру, как ему казалось, он сделал все. Он снова выпил кофе и надел жестко накрахмаленную рубашку.
Выйдя на сцену «Стик-холла», он услышал, как шумит зал. Но это не был шум одобрений или протестов. Это был самый ужасный для оратора шум — безразличия.
Лишь немногие в Нью-Йорке хорошо знали Марти. Основная масса кубинцев, эмигрировавшая восемь-десять лет назад, не слышала ни его фамилии, ни его речей, ни стихов. Первые слова, сказанные им негромко, вернулись, словно отскочив от первых рядов. Марти сделал шаг вперед и четко повторил их:
— Долг нужно выполнять просто и естественно…
Дрожащее пламя газовых рожков заставляло приплясывать невысокие тени на полу и на стенах. Аудитория постепенно замолкала, люди смотрели на сцену, откуда на них несся поток страстных, огненных слов. Молодой человек, сжавший в руке листки с набросками речи, был не похож на выступавших здесь прежде.
— Минувшая Десятилетняя война была необходимостью для народа Кубы, который еще совсем недавно пребывал в рабстве. В этой справедливой войне кубинцы сделали героические подвиги ежедневной реальностью, а необыкновенное — обыкновенным…
Зал слушал все внимательнее. Многие спрашивали у соседей имя оратора.
— Марти? Кажется, это парень из «Сан-Пабло», которого испанцы судили в шестьдесят девятом… Марти? Я знаю от Аскарате… Марти? Мне говорил полковник Роа… Ну да, это он! Все такой же бледный. Тише, тише, слушайте, слушайте!
— Взгляните на тех кубинцев, которые склонны скорее теоретизировать, а не бороться. Их образ мыслей целиком испанский, и они более всего боятся нарушить свои финансовые дела. И каким поразительным контрастом выглядят сердца и лица тех, кто, полный спокойной смелости, предпочитает работать, чтобы построить свои новые дома на своей земле, освобожденной ценою бескорыстных усилий и жертв. Я вижу эти лица здесь, в этом зале, я слышу биение этих сердец, и я верю, что единая воля кубинцев спасет Кубу…
Он говорил больше часа, и больше часа «Стик-холл» сидел как на иголках, подхваченный полетом его ясной мысли. Аплодисменты и крики «Браво!» гасли быстро — люди хотели услышать каждое слово.
— Пусть будет сказано на этой пуританской земле: несправедливо обвинять граждан нашей Испанской Америки в бунтах и неповиновении. Грехи раба целиком лежат на его хозяине!
Аплодисменты вспыхнули лишь в середине зала и сзади, и Марти почувствовал, как настороженно напряглись первые ряды. Вот он, вечный камень преткновения, вот оно, лицо скрытых рабовладельцев, сторонников присоединения Кубы к Штатам, где до сих пор негр не чувствует себя свободным. Вот она, причина отставки Масео!
— Я верю в людей, отдающих жизнь во имя всеобщего блага. Я помню молчаливых индейцев, которые тысячами гибли в боях за свободу нашей Америки, я помню негров и мулатов, без которых не было бы многих побед минувшей войны.
И не нам говорить о подозрениях в строю бойцов. Янки, эти саксонцы севера, считают слегка цветными всех кубинцев без исключения, и дело тут не в цвете кожи, а в мании владычества, в цезаризме янки, которые хотят повелевать на землях всей нашей Америки.
Решение кубинцев в час новой войны может быть только одно: прежде чем мы откажемся видеть нашу родину свободной и процветающей, сольются воды Севера и Юга, а змея родится из яйца орлицы. Так пусть эта война, эта революция станут общим делом!
Аплодируя вместе со всеми, Гарсиа наклонился к Ламадрису:
— Я бы не сумел так сказать.
— Ему не сделать революцию без нас, а нам — без него, Каликсто, — ответил Ламадрис.
Речь Марти явно помогла патриотам. Негры и мулаты, охладевшие было к новой войне после отставки Масео, снова стали откликаться на призывы комитета, пожертвования возросли. Кубинцы, казалось, стали более единодушны.
