Еще в канун собрания в «Стик-холле», 24 января, Гарсиа не был уверен, стоит ли выпускать Марти на сцену. А 25 января он мог в пух и прах разнести любого, кто отозвался бы о Марти нелестно. Впрочем, таких не находилось. Колония единогласно признавала за Марти блестящий талант и редкий патриотизм.
Когда в комитете решался щекотливый вопрос о том, кому идти за деньгами к богатому торговцу Мигелю Кантосу, первым было названо имя Марти. С ним вместе отправился Ролоф.
Сеньор Кантос уже привык к американской манере вести дела. Выслушав Марти, он достал коньяк и ответил:
— Ты мог бы говорить покороче, сынок. Я ведь был в «Стик-холле». Я обещаю комитету корабль и часть оружия…
Спустя пару недель в комитет прибыл посланец с Кубы. Из провинции Лас-Вильяс от Франсиско Карильо он привез собранные среди кубинцев песо.
Гарсиа ликовал. Деньги Кантоса, Каррильо да и его собственные сбережения уже позволяли кое-что сделать. 17 апреля во главе группы вооруженных экспедиционеров суровый генерал отплыл из Джерсей-сити на борту маленькой шхуны «Хэтти Хэскел».
Марти остался в Нью-Йорке. Так решил комитет. Все, кроме, разумеется, его самого, считали, что он лучше поможет революции, отвечая за поставку всего необходимого для войны.
Бурный водоворот внешне неприметных, но весьма важных и знаменательных событий захватил Марти. Газета «Ла Индепенденсиа», которую выпускал комитет, в каждом номере призывала кубинцев к пожертвованиям, и в кассе снова появились доллары. Их приносили те, кто был беден. Дворники и разносчики дров, кучера фаэтонов и сигарочники. Кубинцы и американцы.
Денег все-таки не хватало, и Марти, надев свой единственный костюм, сам отправлялся в богатые кварталы. Чаще всего он шел пешком — билет городской железной дороги стоит пять центов, как и чашка кофе. Еще по дороге он чувствовал, как в груди нарастает раздражение. Он знал, что хозяева особняков будут любезны, а когда разговор зайдет о покупке винтовок, пообещают дать ответ позднее. Слишком многим из них не дорога свобода Кубы.
Да, конечно, думал Марти, янки ориентируются в политике куда лучше. Воротилы сахарного треста, например, не пожалеют денег, чтобы прибрать к рукам кубинские плантации. Те, кто хочет аннексии, давно предлагают постучаться в их двери. Но разве это нужно Кубе?
Марти отдавал комитету свои последние доллары и снова скоро оказался в долгах. Но Нью-Йорк уже влил новые соки в его несколько академичный английский язык, и проблема работы была, наконец, решена. 21 февраля 1880 года только что созданный еженедельник «Аур» познакомил американцев с первой статьей Марти.
Статья была посвящена работам художника Мадрасо и понравилась знатокам. Редакция, прежде видевшая в Марти случайного автора, тут же поручила ему вести отдел критики искусства.
Марти оправдал и надежды и гонорары.
«Аур» получил серию очерков о «сверхтонкости» француза Фортуни, которого влекли исключительно испанские сцены, «бедности фантазии» баталиста Мессонье, «розоватой гладкости» поклонника женской прелести Бугро и многих других вопросах.
Снова, как когда-то в Мексике, Гватемале и на Кубе, Марти стал желанным гостем на литературных вечерах и домашних спектаклях, дискуссиях и обедах. Почтенные дамы благосклонно улыбались, когда он приглашал их на вальс, а юные сеньориты требовали стихов в альбомы.
И он писал пустяковые четверостишия, спорил о новых пьесах, а вернувшись домой, устало говорил Кармите:
— Сегодня, танцуя с женой одного сеньора, я убедил ее купить для Гарсиа пять винтовок…
Кармен и Пепито приехали в весенний день, когда неяркое нью-йоркское солнце высушило тротуары и крыши, и традиционный ритм жизни в пансионате Мантильи рухнул под бурным натиском двухлетнего сорванца. Марти перестал ходить на диспуты, товарищи по комитету понимающе кивали, когда он торопился домой. Кармен не изменила своим привычкам, и сейчас же по приезде она заказала на Парк-авеню новое платье, но была необычно тиха и нежна.
Жизнь, казалось, начиналась сначала. Все чаще в черную кожаную папку ложились листки с набросками будущих стихотворений, и Пепито затихал, слушая ритмичную речь отца:
Мальчик, ты для меня
Опора моя и корона…
Да, все как будто бы шло хорошо, но раны прошлого не рубцевались. «Я не чувствую себя одиноким сейчас, — писал Марти Вионди, — но корни, даже после того как вырваны, оставляют свой след в земле…» Обостренная интуиция поэта предсказывала возможность нового взрыва.
Он случился, когда Ламадрис отправился в Ки-Уэст, основанный кубинскими эмигрантами на скалистом островке в двух третях пути от Кубы до Флориды. Там жили табачники, называвшие свой город на кубинский манер — Кайо-Уэсо и свято хранившие вольнолюбивые традиции.
Ламадрис не без оснований рассчитывал получить у них финансовую поддержку и уехал, возложив обязанности президента комитета на Марти.
Опять, потратив день на переводы и журналистику, Марти пропадал на митингах и собраниях. Кармен была вне себя. Нет, не затем она ехала в Нью-Йорк, чтобы смотреть, как получает туберкулез ее муж и простуживается ее ребенок. Нет, она не оставит Хосе в покое, пока тот не бросит пустую игру в революцию и не начнет спокойную жизнь. Уж лучше жить в Камагуэе, где нет электричества, но зато есть тишина…
Марти молчал. Кармен была права — на Кубе они могли бы не знать нужды. Один из родственников ее отца занимал в колониальной администрации весьма и весьма важный пост. Он давно обещал, что власти смогут закрыть глаза на прошлое Марти и предоставят ему достойное его поэтической славы место.
Марти молчал, но не колебался. «Ты знаешь, Вионди, — писал он в те дни в Гавану, — ты знаешь, что, каким бы ни был я фантазером и идеалистом, в моем сердце нет места для несбыточных иллюзий. Невозможное возможно. Нас называют сумасшедшими, но мы, сумасшедшие, — мудрецы. Я по-прежнему буду растить дерево, хотя, — я это чувствую, мой друг, — тень его ветвей никогда не упадет на мой дом».
Весна была ясной, с жаркими полднями, а в доме Марти становилось все холоднее. Даже маленький Пепито, словно догадываясь о разладе, смотрел невесело.
И все же радость, которой так не хватало в Нью-Йорке, пришла. 7 мая генерал Гарсиа с шестью спутниками высадился в Асеррадеро, на южном побережье провинции Орьенте. 13 мая кубинцы передавали из рук в руки только что отпечатанную прокламацию. В ней говорилось, что высадка Гарсиа — это триумф воли народа, которая служит уздой для испанских завоевателей. Прокламация призывала создать армию, которая бы работала, чтобы помогать армии, которая сражается.
