Всё это, добавим от себя, увы, исчезло. Кроме одного стихотворения, которое и сейчас известно каждому:
Не брани меня, родная,
Что я так люблю его.
Скучно, скучно, дорогая,
Жить одной мне без него.
Я не знаю, что такое
Вдруг случилося со мной,
Что так бьётся ретивое
И терзается тоской.
Всё оно во мне изныло,
Вся горю я как огнём,
Всё немило мне, постыло,
Всё страдаю я по нём.
Мне не надобны наряды
И богатства всей земли…
Кудри молодца и взгляды
Сердце бедное зажгли…
Сжалься, сжалься же, родная,
Перестань меня бранить.
Знать, судьба моя такая —
Я должна его любить!
На это стихотворение сочиняли музыку немало композиторов. Но известным романсом оно стало на музыку Александра Ивановича Дюбюка, чьи песни вошли в репертуар почти всех известных певцов того времени.
Во втором томе антологии старинного русского романса автора-составители Елена и Валерий Уколовы под названием «Романсы московского гуляки» поместили почти весь багаж Дюбюка (1812–1898) – более ста романсов и песен. Особый очерк почти детективного характера авторы посвятили романсу «Не брани меня, родная».
* * *
С Юрой Левитанским мы одно время крепко дружили. Жили в одном доме. Ходили друг к другу в гости. Или вместе в гости к другим.
Я уже тогда понимал, что он поэт незаурядный. Хотя не гремел. Его не знали, как популярных. Думал, что узнают, когда он однажды в «Дне поэзии» выдал изумительные пародии на современных поэтов на сюжет зайчика, который вышел погулять, и охотника, который вышел пострелять. Юра оказался волшебником. Он обладал таким даром перевоплощения, что казалось: он вообще не писал этих стихов. Это писала Ахмадулина, это – Самойлов, это – Окуджава и т. п.
Потом вышла книжка пародий. Я успел написать о ней в «Литературке». Но книжка разошлась и больше не допечатывалась.
Тоже как-то прошла мимо ценителей. По телевизору гомерически хохотали над эпиграммами Александра Иванова, а то, что рядом с ним живёт великий и настоящий пародист, – любители веселиться не усвоили.
То же самое происходило и с его стихами. Юрий Давидович родился 22 января 1922 года. Лейтенантом воевал не только с Германией, но и в Манчжурии. Печатался со стихами во фронтовых газетах.
В Иркутске выпустил первый сборник «Солдатская дорога» (1948). Потом ещё несколько в Москве. Окончил Высшие литературные курсы при Литинституте.
То есть был из поколения Самойлова, Наровчатова, Винокурова, Ваншенкина. Но их знали, а его почти нет.
Есть какая-то тайна, сопровождающая стихи: одни сразу становятся известными читателям, другие – далеко не сразу, третьи – вообще могут стать известными после смерти автора.
Юра, начавший печататься в конце сороковых, становится известным в конце семидесятых. Кажется, с книги «Кинематограф». Но настоящая известность приходит к нему во время и после перестройки. И не только как к поэту.
Левитанский не скрывает своей радости по поводу падения советской власти. Очень рассчитывает, что не повторится больше российская трагедия. С удовольствием окунается в общественную борьбу. Ведёт себя бесстрашно и бескомпромиссно.
Ему вручают Госпремию РФ. Он обращается к вручавшему премию Ельцину с призывом немедленно остановить войну в Чечне.
25 января 1996 года в московской мэрии состоялся «круглый стол» московской интеллигенции против чеченской войны. Юра говорил очень эмоционально. Кончил, откинулся на спинку кресла и умер.
Одно из моих любимых стихотворений Левитанского:
Это город. Ещё рано. Полусумрак, полусвет.
А потом на крышах солнце, а на стенах ещё нет.
А потом в стене внезапно загорается окно.
Возникает звук рояля. Начинается кино.
И очнулся, и качнулся, завертелся шар земной.
Ах, механик, ради бога, что ты делаешь со мной!
Этот луч, прямой и резкий, эта света полоса
заставляет меня плакать и смеяться два часа,
быть участником событий, пить, любить, идти на дно…
Жизнь моя, кинематограф, чёрно-белое кино!
Кем написан был сценарий? Что за странный фантазёр
этот равно гениальный и безумный режиссёр?
Как свободно он монтирует различные куски
ликованья и отчаянья, веселья и тоски!
Он актёру не прощает плохо сыгранную роль —
будь то комик или трагик, будь то шут или король.
О, как трудно, как прекрасно действующим быть лицом
в этой драме, где всего-то меж началом и концом
два часа, а то и меньше, лишь мгновение одно…
Жизнь моя, кинематограф, чёрно-белое кино!
Я не сразу замечаю, как проигрываешь ты
от нехватки ярких красок, от невольной немоты.
Ты кричишь ещё беззвучно. Ты берёшь меня сперва
выразительностью жестов, заменяющих слова.
И спешат твои актёры, всё бегут они, бегут —
по щекам их белым-белым слёзы чёрные текут.
Я слезам их чёрным верю, плачу с ними заодно…
Жизнь моя, кинематограф, чёрно-белое кино!
Ты накапливаешь опыт и в теченье этих лет,
хоть и медленно, а всё же обретаешь звук и цвет.
Звук твой резок в эти годы, слишком грубы голоса.
Слишком красные восходы. Слишком синие глаза.
Слишком чёрное от крови на руке твоей пятно…
Жизнь моя, начальный возраст, детство нашего кино!
А потом придут оттенки, а потом полутона,
то уменье, та свобода, что лишь зрелости дана.
А потом и эта зрелость тоже станет в некий час
детством, первыми шагами тех, что будут после нас
жить, участвовать в событьях, пить, любить, идти на дно…
Жизнь моя, мое цветное, панорамное кино!
Я люблю твой свет и сумрак – старый зритель, я готов
занимать любое место в тесноте твоих рядов.
Но в великой этой драме я со всеми наравне
тоже, в сущности, играю роль, доставшуюся мне.
Даже если где-то с краю перед камерой стою,
даже тем, что не играю, я играю роль свою.
И, участвуя в сюжете, я смотрю со стороны,
как текут мои мгновенья, мои годы, мои сны,
как сплетается с другими эта тоненькая нить,
где уже мне, к сожаленью, ничего не изменить,
потому что в этой драме, будь ты шут или король,
дважды роли не играют, только раз играют роль.
И над собственною ролью плачу я и хохочу.
То, что вижу, с тем, что видел, я в одно сложить хочу.
То, что видел, с тем, что знаю, помоги связать в одно,
жизнь моя, кинематограф, чёрно-белое кино!
* * *
С Володей Павлиновым меня познакомил Владимир Костров, который работал в «Смене», зазвал меня к себе в кабинет и подарил сборник «Общежитие». Это была коллективная книжка четырёх поэтов, выпущенной «Молодой Гвардией» в 1961 году. Павлинов зашёл к Кострову, когда тот сочинял надпись на книге для меня.
