«Высшая и наиболее плодотворная мудрость всегда исходит от народа», — писал Гердер в «Письмах для поощрения гуманности» (9, т. XVII, стр. 16). В жизни народа, в его трудовой деятельности надо искать и истоки происхождения искусства. Как становится человек художником? В развитом обществе это происходит благодаря воспитанию, получаемому человеком с детства. Но кто помогал человеческому роду, когда он находился сам в процессе становления? На этот вопрос Гердер дает недвусмысленный ответ: человек стал тем, что он есть, только благодаря самому себе, своей деятельности. «Благодаря упорству и труду воспитала природа человека; ею руководил великий закон: человек может только то, к чему он стремится, чего он добивается, он имеет только то, что сделал сам; затраченные усилия дают ему величайшее наслаждение, блаженство человека в его творчестве». Человек никогда бы не достиг приятного и прекрасного, «если бы оно не было полезным, более того, необходимым; в природе и человечестве немыслима совершенно бесполезная красота» (7, стр. 98–99).
Кант считал, что различие между искусством и ремеслом состоит в том, что первое есть «свободное» занятие, приятная, но бесцельная игра, в то время как второе есть труд, т. е. занятие неприятное, совершаемое ради заработка. Гердер заявляет, что подобное разделение существует только в развитых государствах, природа его не знает, в природе нет прирожденных патрициев, занимающихся искусством как игрой, нет в ней и рабов, обязанных трудиться в поте лица; в природе нет искусства, которое было бы только игрой.
Для обоснования своего тезиса о связи труда и искусства Гердер обращается к истории. Как с позиций Канта, спрашивает он, объяснить, что в средние века часовщики считались художниками, что среди «свободных искусств» древности мы находим и науки? В противоположность шиллеровско-кантовской теории возникновения искусства из лишенной практического интереса игры Гердер развивает идею о происхождении искусства в процессе удовлетворения повседневных нужд человека. Важнейшая потребность человека — потребность в жилище; на юге человек использовал для этого деревья, из ветвей создавал он стены и крышу, стволы деревьев были первой колоннадой. Архитектура, подчеркивает Гердер, — самое раннее из искусств, строитель — первый художник на земле. Потребность в питании заставляет человека заниматься земледелием, осваивать окружающую его местность; так возникает садовое, парковое искусство, тесно связанное со строительством. Потребность в одежде рождает прикладное искусство, художественное ремесло. Труд, охота, защита от нападения требуют мужских усилий, поэтому прославление мужской красоты, включающей в себя прежде всего силу и мужество, становится задачей изобразительного искусства. И наконец, язык, порожденный потребностью общения, становится инструментом самых благородных искусств — поэзии и музыки. Так в процессе труда, в процессе практического освоения действительности возникают пять «свободных», как иронически называет их Гердер, искусств.
Преимущество Гердера перед Кантом состоит в историческом подходе к изучаемым явлениям. Искусство, способность человека наслаждаться красотой он рассматривает в их возникновении и развитии, и это позволяет ему уловить связь между практическим и чисто художественным подходом к действительности, понять искусство как результат и важнейший стимул развития общества.
Человеческое общество связано общностью потребностей. Удовлетворению этих потребностей служит деятельность людей — ремесло, наука, искусство. Какие же потребности развитого общества удовлетворяет искусство? Искусство — это прежде всего средство воспитания. Искусство, далекое от народа, рассчитанное на узкий круг знатоков, не представляет собой действенной силы. Таковой была, например, латинская поэзия эпохи Возрождения. Народ не понимал этого языка, поэзия не могла оказывать на людей никакого влияния. Один писака аплодировал другому: «Ты классик, и я классик, а народ — будь он проклят! — это варвары, челядь тетушки родной речи…» Поэзия превратилась в пустое занятие, далекое от природы, мыслей народа, его чаяний, да и чаяний самого поэта (4, т. 3, стр. 238). Только когда поэты заговорили на языке народа, поэзия обрела свое истинное лицо. Образцом подлинно народного искусства для Гердера всегда было творчество Шекспира.
Высокое призвание поэта — быть воспитателем и наставником всего народа. Как магнит железо, поэт притягивает народные сердца, просвещает умы. В этом смысле поэт — «творец своего народа», он раскрывает перед людьми мир. Если искусство не служит благородной цели воспитания народа — оно пустышка.
Возвышенное является той эстетической категорией, которая воплощает в себе теснейшую связь искусства и нравственности. Кант правильно видел смысл этой категории в том, что она выражает собой все возвышающее человека. Мы чувствуем подъем духовных сил от созерцания объектов, величина которых превосходит наш чувственный масштаб, возвышенное — это безмерное. Над Кантом все же довлел формальный подход к возвышенному. Так же как и прекрасное, Кант рассматривает возвышенное как характеристику созерцательной способности человека, возвышенное заключается не в какой-либо вещи природы, а только в нашей душе.
В своих ранних работах Гердер характеризовал возвышенное как нарушение привычной меры, как безмерное, бесконечное, связывая возникновение этой категории с примитивным характером первоначальных религиозных верований. В «Пластике» он иллюстрировал свою мысль древнеиндийским мифом о верховном боге. Бог Брама захотел увидеть его голову и взлетел так высоко, как только мог, но ему не удалось подняться даже на высоту его ног. Бог Вишну, пожелавший увидеть, на чем стоит он, вкапывался глубоко в землю, но также не смог осуществить свое намерение. Безмерно великие силы простых богов оказались ничтожно малыми по сравнению с верховным божеством. В соответствии с подобным религиозным представлением первым впечатлением искусства, по Гердеру, был трепет, сознание бессилия перед всемогущим божеством.
В «Каллигоне» Гердер подходит к анализу категории возвышенного с позиций историзма. Он, с одной стороны, показывает объективную основу возвышенного, но в то же время подчеркивает, что наши понятия об этой категории непостоянны и претерпевают значительные изменения. Первоначальная история человечества — это эпоха «грубо-возвышенного». Человечество преклонялось перед носителями грубой силы — угнетателями, разбойниками. Лишь постепенно прогресс и просвещение привели к тому, что время «грубо-возвышенного» сменилось временем «нравственно-возвышенного». «Вместо того, что только оглушало, стали любить поучительное, полезное, приятное; стали искать истину. Если раньше возвышенным считали то, на что просто глазели, то теперь возвышенным стало то, что постигается духом, т. е. благо, красота» (7, стр. 193).
