В томе третьем Сочинений Державина четверостишие «На птичку» помещено на стр. 482. И тут же сопровождено замысловатым и даже загадочным примечанием Я. Грота:
«Разительное, хотя конечно случайное сходство… представляет по идее басня Крылова…»
Курсив принадлежит Гроту. Этим приемом Грот стремился подчеркнуть, что замысел – единый.
Происшествие, немедленно ставшее известным всему Петербургу, происходило, однако же, через четыре года после кончины Державина, то есть не в 1816, а в 1820 году.
Приняв для пробы эту точку зрения, перечитаем басню «Кошка и Соловей». Нынешние комментаторы поясняют, что Крылов иносказательно изобразил свои цензурные мытарства. Однако «Соловей» – никакой не баснописец. Лирический поэт. Его голос «так звонок и чудесен», что от «прелестных песен Все пастухи, пастушки – без ума».
А согласно словарям того времени, «пастухи» означало также и «влюбленные»…
Ну, что же? – продолжает Кошка.
– Пропой, дружок, хотя немножко.
Не приходил ли далее читателям на ум допрос, учиненный в апреле 1820 года Пушкину Милорадовичем?
Лишь спой мне что-нибудь: тебе я волю дам
И отпущу гулять по рощам и лесам.
После чего обещанное и уже объявленное прощение было взято обратно.
Сказать ли на ушко яснее мысль мою?
Худые песни соловью
В когтях у Кошки.
Остается добавить, что басня увидела свет в феврале 1824 года в издании, примыкавшем к декабристам («Соревнователь просвещения и благотворения»). После кончины Державина минуло восемь лет.
Титулярный советник Борис Михайлович Федоров на протяжении четырех лет служил секретарем при директоре Департамента духовных дел Александре Ивановиче Тургеневе. Затем бесталанный, но предприимчивый журналист, которого все называли «Борька Федоров», затеял издание альманаха. И вот перед нами: «Памятник отечественных Муз, изданный на 1827 год Борисом Федоровым».
В предисловии читаем: «За сообщение писем и стихов Батюшкова я одолжен Александру Ивановичу Тургеневу, равно его же благосклонному посредству обязан возможностию обогатить мой Альманах прелестию Поэзии Жуковского, стихами давно уже писанными и отчасти забытыми знаменитым Поэтом, но сохраненными почтенным другом его для подарка Музам отечественным».
Следующая пышная фраза – о Пушкине. Он-де дал позволение издателю «поместить в сем Альманахе некоторые из первых произведений своей Музы».
Тут Борька прихвастнул, ибо кое-что печатал без ведома Пушкина. О неудовольствии поэта упоминает О. Сомов в альманахе «Северные цветы на 1829 год».
«…В Памятнике Муз на 1827 год напечатаны были отрывки из стихотворения Пушкина “Фавн и Пастушка”, стихотворения, от которого поэт наш сам отказывается и поручил нам засвидетельствовать сие пред публикой. Выпускать в свет ранние, недозрелые попытки живых писателей, против их желания – непростительно».
Но откуда взялись юношеские стихи? Возможно, из запасов все того же А.И.Т., благодаря чьим хлопотам Пушкин был принят в Лицей.
Рецензент «Московского телеграфа» – а им был П. Вяземский – выступил задолго до Сомова. Однако Вяземский уже знает, что альманашник исхитил рукописи, то есть действовал без ведома Пушкина. Очевидно, что Вяземский мог все это узнать только от самого Пушкина.
…Между тем Борис Федоров в предисловии к альманаху продолжает отбивать поклоны. «Особенным долгом поставляю благодарить особ, дозволивших украсить оный произведениями Карамзина и Державина, драгоценными для современников и потомства».
Дозволения – от вдов. А произведения? Фактическим составителем большей части альманаха был Александр Тургенев. Он отдал в печать извлечения из своего архива. Например, «несколько мыслей Н. М. Карамзина». (Из писем его к А.И.Т.) Для включения «державинского» четверостишия ему, А.И.Т., надо было лишь присоединить еще один листок из подручных запасов.
Чем подтвердить, что Тургенев постоянно собирал не бывшие в печати, недозволенные стихи? Заглянем в переписку Пушкина. 31 августа 1831 года Вяземский ему пишет:
«… у меня уже кой-какие стишки готовы, которые пока преют за пазухою у Тургенева. Он по старому все так и хватает».
Тургенев, который «все так и хватает», 13 июля 1826 года уехал в долгую, многолетнюю заграничную поездку. А кроме как через посредничество Тургенева не видно пути, обеспечившего сохранение в тайне имени истинного сочинителя.
По этим соображениям наметим край: четверостишие не могло возникнуть позднее июня 1826 года.
«Птичка» объявилась в окружении четырнадцати подлинно державинских, но мало примечательных стихотворений. Приведем более удачное, по крайней мере, неплохо придуманное:
Красавица! Зря пчел вкруг розы ты весной:
Представь, что роза ты, а мы – мы все – твой рой.
В скоплении согласных, в нарочитом нагромождении не видно сходства с «Птичкой». Здесь другое дыхание, другой способ чтения.
Вернемся к рецензиям Вяземского. «Разумеется, слава певца Фелицы не озарится новым блеском от стихов его, помещенных в Памятнике; но кто не порадуется находке стихов его…»
Особо подчеркнем призыв порадоваться находке. Стало быть, речь идет о стихотворении ранее неизвестном, объявившемся неожиданно. Вяземский «Птичку» перепечатывает. Последуем доброму примеру и еще раз воспроизведем эпиграмму.
Поймали птичку голосисту,
И ну сжимать ее рукой:
Пищит бедняжка, вместо свисту, –
А ей твердят: пой, птичка, пой!
Обратимся к «Словарю языка Пушкина». Там найдем сходный оборот «и ну друг в друга пырять», и «свисту», и эпитет «голосистый». Отдельно остановимся на стяженной форме «голосисту».
Как относился Пушкин к подобным стяжениям? По подсчетам Г. Винокура, в лицейских стихах – 167 усечений прилагательных и причастий, в «Руслане и Людмиле» – 41, встречаются они и позже…
Что доказывают эти справочные данные? Только то, что Пушкину словесный состав четверостишия не противопоказан. Засим сверимся со словарем Державина. Впрочем, поскольку таковой словарь не издан, ограничимся просмотром стихотворений, включенных в первые три тома наиболее полного, «гротовского» собрания сочинений. Слова «бедняжка» нет совсем. (У Пушкина оно встречается 12 раз.) «Пищит» – ни разу. (У Пушкина – 4.)
«Свист» у Державина встречается. Но только в сочетаниях и перечислениях: свист бурь, ветров, крыл, соловьев. А также соловьиный свист. Слово это всегда на привязи, не обрело самостийности, не приучилось ходить без сопровождения.
