легко, непринужденно и радушно общался со всеми. Его искренне любили! Достаточно было, например, в нотном или книжном магазине хотя бы однажды появиться в его обществе, как на меня также стали распространяться симпатии продавщиц, словно на его ближайшего родственника. На репетиции оркестра или даже на концерты в филармонии теперь мне можно было проходить с волшебными словами «Я к Марку Марковичу» и, грешен, фразой этой я пользовался часто.
В казавшемся тогда огромным филармоническом зале с колоннами можно было садиться на любое свободное место, и мне нравилось слушать музыку из самых различных точек доступного пространства: с боковых кресел, из центра, с последних рядов. А еще можно было подняться на балкон, откуда оркестр сверху было видно во всех подробностях, да и слышно, казалось, гораздо полноценнее, чем снизу из зала. На балконе, как правило, было гораздо меньше публики, только при аншлагах ряды балкона и амфитеатра заполнялись до такой степени, что многие стояли вдоль стен, а студенты нередко располагались на ступенях лестницы к маленькой дополнительной раздевалке (у посетителей верхней части зала была своя – за амфитеатром). Оттуда не было видно ни сцены, ни музыкантов, но слышимость там была не хуже, чем внизу, в партере. Реквием Моцарта и Девятую симфонию Бетховена, помню, очень многие слушали стоя: бывало, что желающих попасть в филармонию было в те времена гораздо больше, чем мест в зале!
Еще нравилось заходить в служебные помещения, где обитал Марк Маркович и отдыхали музыканты в ожидании начала концерта или второго отделения. Комнатки там были крохотные, в тесном коридорчике висели объявления и расписания концертов и лекций; помнится, находился на стене перечень зарубежных туристских путевок под заголовком: «Поездки трудящихся области за границу». Какойто шутник прибавил к нему несколько слов, видимо, имея в виду гастрольные поездки оркестра, и получилось так: «Поездки трудящихся по Горьковской области и за ее границу». Город был закрытым для посещения его иностранцами, и в дальние страны горьковчане ездили также мало. А вот по Горьковской области с лекциямиконцертами музыканты филармонии ездили много, сопровождал их часто и Марк Маркович.
Эрудиция его была фантастической: казалось, он знал все! Пожалуй, только один раз, насколько я помню, он испытал некоторые затруднения при подготовке к очередному концерту. Исполнялся редко звучащий в филармонических залах Концерт Бетховена для фортепьяно, скрипки и виолончели с оркестром соч. 56 и, похоже, во всей своей энциклопедических глубин библиотеке и собственной памяти Валентинову не удалось найти необходимых сведений об истории создания этого произведения. Он вышел из этой сложной ситуации следующим образом: концерт в списке сочинений Бетховена находится между Героической симфонией соч. 55 и знаменитой фортепьянной сонатой «Аппассионата» соч. 57. Марк Маркович повторил подвиг Ромэна Роллана, написавшего вдохновенную книгу о Бетховене «От «Героической» до «Аппассионаты» и с блеском рассказал о том времени, когда были созданы эти произведения, и о них самих, поскольку одновременно появился на свет также и бетховенский Тройной концерт.
Благодаря Марку Марковичу я стал еще и театралом. Мой дом находился вблизи оперного театра, где Валентинов был главным режиссером; он приглашал меня на все спектакли, которые шли в то время. С помощью волшебных слов «я к Марку Марковичу» удалось послушать и посмотреть не по одному разу почти весь репертуар Горьковского театра оперы и балета: «Лебединое озеро» и «Евгений Онегин» Чайковского, «Борис Годунов» Мусоргского, «Русалка» Даргомыжского, «Травиата» Верди, «Севильский цирюльник» Россини… Эти и другие спектакли посещались многократно. Оказалось возможным еще и проникать за кулисы, бродить по опустевшей сцене, заглядывать в оркестровую яму и суфлерскую будку, заходить в гримерные, общаться с артистами, прогуливаться по пустынному фойе, где, казалось, мелькали воображаемые тени персонажей, недавно живших на сцене, подниматься на балкон, откуда так подробно смотрелись репетиции. Мир театра большинству зрителей виден односторонне, тем любопытнее в мальчишеские годы было узнавать, как интересно все это устроено!
Летом филармонические концерты переносились на вольный воздух. Для них использовалась так называемая «ракушка» – летняя эстрада на Волжском откосе, где оркестр звучал, вероятно, не так полноценно, как в зале с колоннами, однако событию придавался уникальный колорит исполнения симфонической музыки среди живой природы, на фоне великолепного пейзажа заволжских далей до горизонта, спокойного течения величайшей в Европе реки, красочных закатов и яркой вечерней зари. Заходящее солнце высвечивало оттенки деревянных конструкций «ракушки» и бликами играло на изгибах медных духовых инструментов. Открывал и вел концерты, как правило, Марк Маркович. И здесь его также встречали аплодисментами. В антрактах музыканты в черных фраках разгуливали по траве сзади и вокруг «ракушки», и это зрелище было частью общей необычности, особенности происходящего, как бы снисхождения мира высокого искусства на нашу грешную землю.
Затем спускалась теплая июньская ночь, и на фоне темного провала окружающего пространства освещенная множеством лампочек внутренность «ракушки» смотрелась, как праздничный полукруг, сияющий какимто особенно теплым и добрым светом, из которого, казалось, и исходит вся та великолепная музыка, что отбиралась для летних общедоступных концертов. А звучали там лучшие симфонические произведения Чайковского и Рахманинова, Моцарта и Гайдна, Бетховена и Шуберта, Мендельсона, Шумана, Листа, Брамса и многих других отечественных и зарубежных композиторов – замечательный подарок проводящим лето в городе любителям музыки. Переполнены были не только ряды скамеек перед «ракушкой» – сотни людей располагались прямо на траве, на склонах Волжского откоса. После концертов слушатели дружно шли вверх к площади Минина, и, думается, было там нередко намного больше тысячи человек. Бывало, что Марк Маркович шел вместе со всеми и чтото еще рассказывал или отвечал на различные вопросы любителей музыки.
В конце пятидесятых годов я начал собирать свою коллекцию долгоиграющих грампластинок. Это сегодня можно получить записи на цифровых компактдисках буквально почти всего, что было создано за последнее тысячелетие истории музыки. Однако несколько десятков лет назад пластинки покупались и доставались поштучно; каждое приобретение было важным событием в жизни – будь то концерты Рахманинова, кантаты Баха, симфонии Малера или Торжественная месса Бетховена. Марк Маркович покупал пластинки довольно редко, но интересовался моей фонотекой и иногда брал чтонибудь послушать. Запомнился вечер, когда мы вдвоем в его гостиной слушали незадолго до того купленную мною в Москве запись грандиозной Восьмой симфонии Антона Брукнера в интерпретации Евгения Мравинского. Даже несколько странно было присутствовать при событии, когда Марк Маркович полтора часа молчал, внимательно слушая новое для него сочинение, никогда не исполнявшееся в зале Горьковской филармонии. Было заметно, что музыка его взволновала и впечатлила, но, к моему искреннему удивлению, никаких комментариев о ней я от него не услышал.
Годы шли, я поступил в университет, моя коллекция пластинок
