гулять в саду и, несмотря на палящий зной, заставили сидеть в их комнатах, никуда из них не выпуская. У них забрали все вещи, вплоть до белья, оставив только одну смену. Просто чудо, что Владимир нашел возможность написать нам о своих неприятностях. Среди этих испытаний мы говорили себе, что нужно еще немного терпения, что чехословацкие войска под командованием английского генерала Нокса приближаются и скоро освободят их. Мысль, что кровожадные евреи осмелятся поднять руку на эти невинные жертвы, ни разу не приходила нам в голову.
6/19 июля ошеломительная новость потрясла нас и повергла в невыразимую скорбь. Большевистские газеты хладнокровно сообщили, что «ввиду того, что силы контрреволюции вознамерились освободить Николая II, о чем свидетельствует и организованный ими заговор, ныне разоблаченный, Уральский Совет решил: расстрелять бывшего царя. В ночь на 17 июля приговор приведен в исполнение. <…> Всероссийский ЦИК, в лице своего Президиума, признает решение Уральского Областного Совета правильным». Ни слова об императрице и детях: мы не знали, что подумать. Долгое время мы надеялись, что это лишь хитрая уловка большевиков, чтобы скрыть от всего мира досаду из-за возможного побега императора. Возбуждение было сильным, в церквях Царского всегда было много народу; женщины, дети молились и плакали. Служили «Тебя, Бога, славим» и очень редко панихиды. Увы, все жили надеждой на то, что императорская семья спаслась, надеждой, за которую и сегодня цепляются немногочисленные отчаянные фанатики.
8/21 июля, открыв газету, я впервые в жизни упала в обморок. Комната закружилась, все потемнело. Я обмякла в кресле, в котором сидела. В комнате я была одна, поэтому не знаю, как долго пробыла в таком положении, может быть, всего несколько секунд. Когда я пришла в себя, голова была тяжелой, виски влажными, сердце колотилось. Я подобрала выпавшую из рук газету, и вот что вызвало у меня такой сильный шок:
«Алапаевский исполком сообщает <…> о нападении утром 18 июля неизвестной банды на помещение, где содержались под стражей бывшие великие князья Игорь Константинович, Константин Константинович, Иван Константинович, Сергей Михайлович и Палей. Несмотря на сопротивление стражи, князья были похищены. Есть жертвы с обеих сторон. Поиски ведутся.
Предоблсовета Белобородов».
Спасен, спасен, мой любимый сын, мой мальчик, мое счастье спасен! Сейчас он далеко от мучивших его монстров! Он отправится через Сибирь в Японию, а оттуда во Францию, где будет ждать нашего освобождения…
Шатаясь, дрожа, цепляясь за стены, я поднялась к мужу и, ни слова не говоря, показала ему газету. Он прочитал, перекрестился и сказал:
– Возблагодарим Господа за его великое милосердие, наш дорогой Бодя спасен! Теперь мы сами должны во что бы то ни стало выбраться из этого ада.
От великого князя я прошла в свою спальню и опустилась на колени перед иконами. Я взяла Евангелие и, открыв наугад, прочла слова евангелиста Луки (глава VII–XII):
«Когда же Он приблизился к городским воротам, тут выносили умершего, единственного сына у матери, а она была вдова».
От этих слов у меня похолодело сердце, но следующие – «Мёртвый, поднявшись, сел и стал говорить; и отдал его Иисус матери его» – наполнили его огромной легкостью. Я сказала себе: «Владимира будут считать мертвым, но однажды Господь вернет его мне!» Все мое существо ликовало от счастья…
Через восемь дней, приблизительно 16/29 июля, приехал молодой поляк, сопровождавший Владимира в ссылку. Его выслали из Алапаевска, так же как монахинь великой княгини Елизаветы, за три дня до убийства. Он привез нам чудесные письма, которые умел писать Владимир. Наш сын рассказывал нам о своих страданиях, о переживаемых унижениях; но глубокая вера придавала ему мужество и надежду.
«Все, что раньше меня интересовало, – писал он, – эти блестящие балеты, эта декадентская живопись, эта новая музыка, все кажется мне теперь пошлым и безвкусным. Ищу правды, подлинной правды, света и добра… Будьте добрыми с милым Круковским, – добавлял он, – он до последней минуты ухаживал за мной с неустанной преданностью. Меня разлучают с ним, и я даже не могу дать ему денег, сделайте это за меня».
Добрый слуга рассказал нам, что в момент расставания со своим молодым господином тайком передал ему все свои скромные сбережения, несколько сотен рублей, а Владимир поблагодарил его со слезами на глазах. Тут сам Круковский расплакался. Знал ли он уже об ужасной судьбе, которую эти бандиты уготовили его господину, и пожалел нас, скрыв правду, или же плакал от волнения? Этого мы никогда не узнали, потому что, получив от нас щедрое вознаграждение за свой великодушный поступок, он сказал, что уезжает в Польшу. Больше мы его не видели.
20 июля/2 августа великая княжна Мария, ее муж, ее свекор и деверь тайно покинули Павловск и выехали на Украину, оставив малыша на попечение свекрови, княгини Путятиной. Преследования офицеров стали такими, что двух молодых князей могли арестовать в любую минуту. Они пришли попрощаться с нами, и великая княжна выразила надежду, что встретит Владимира где-нибудь за границей. На нашем прощанье лежала печать грусти. Чувствовала ли она, что никогда больше не увидит этого замечательного отца, который так ее любил и которого она всегда обожала?
Через восемь дней, 27 июля/9 августа, около десяти часов вечера, мы сидели в маленьком кабинете великого князя Бориса. Девочки спали. Вдруг кто-то позвонил и одновременно постучал в дверь. Став боязливыми, мы, прежде чем открыть, спросили:
– Кто там?
– Я, Марианна, – ответил голос.
И через мгновение, усевшись рядом с нами, моя дочь, чья храбрость могла сравниться только с ее преданностью, сказала великому князю:
– Дорогой дядя Павел, вы должны немедленно последовать за мной, это уже не шутки, как в прошлом году. Я к вам пришла от датского посланника, г-на Скавениуса. Сама я его не видела, меня прислал Петр Дурново [57]. Ваша жизнь действительно в большой опасности. Эти бандиты решили уничтожить всех членов императорской фамилии. Дорогой дядя Паля (так мои дети от первого брака называли великого князя), вы должны успеть на последний поезд. Я отвезу вас в австрийское посольство, которое находится под покровительством Дании и над которым развевается датский флаг. Вы спрячетесь там на три дня, потом наденете форму австрийского военнопленного и первым же эшелоном выедете в Вену…
Великий князь посмотрел на нее своими добрыми глазами и сказал:
– Малышка Марианна, позволь мне тебя поцеловать за все, что ты сделала и хотела сделать для мамы и для меня; но скажи пославшим тебя друзьям, что я предпочитаю умереть, нежели надеть, пусть даже на пять минут, австрийскую форму.
