Златан показал на противоположный тротуар возле магазина «Нови дом».
— Вчера она прошла вон там, дружище, и даже стулья оборачивались ей вслед. И все женщины смотрели на нее. Настолько она вся ладненькая.
— А я-то здесь при чем? Это было и прошло!
Я взял номер телефона Амелы и отправился домой спать, чтобы прийти в себя после бессонной ночи.
* * *
Вечером я пошел прогуляться по улице Тито. Затем немного побродил по центральным улицам Сараева. После этого сел на автобус, чтобы добраться до кондитерской «Ядранка» в квартале Грбавица. Я уселся в углу и заказал лимонад, в надежде, что Майя пришлет своего Василевича за пирожными с кремом и «Богемами». Я ни на секунду не усомнился во вкусе Майи и набросился на пирожные с кремом. Проглотил семь штук, а также одну «Богему». Мне показалось, что меня сейчас стошнит. Что, впрочем, и произошло. Я вышел из кондитерской, и меня благополучно вырвало. На улице было холодно. Поскольку я не хотел подхватить простуду в ожидании Василевича, которого по-прежнему не было видно, я вернулся в кондитерскую. Там я снова заказал лимонад и пирожные, но на этот раз, чтобы унести их с собой. Василевичем тем временем даже не пахло! К счастью для него и, возможно, для меня. Мои нервы были напряжены до предела. Герцеговинец отчаянно боролся во мне с человеком. «Парень здесь ни при чем», — говорил человек. Но герцеговинец качал головой: «Ну уж нет, если он заслуживает взбучки, он ее получит». Поэтому я не уверен, что был бы с ним нежен. Я сказал бы ему: «Кто ищет со мной ссоры, тот укорачивает себе жизнь!»
Это тоже был не лучший вариант. Необходимо было, чтобы его ответ содержал это знаменитое «Чего?!», за которым немедленно следует двойное «Чего-чего?». Мне следовало придумать что-нибудь, чтобы заманить его в эту ловушку. Ладно, сказал я себе, тогда я задам ему вопрос: «Тебе действительно это нужно?» А он, я уверен, ответит мне: «Чего? Мне нужно чего?» Как только он произнесет это роковое «чего?», я больше не смогу себя сдерживать и предупрежу его: «Осторожно, малыш, иначе я переломлю тебя пополам, как кусочек мела!» Он не успеет меня спросить, при чем тут мел, потому что уже получит оплеуху.
* * *
В это время появился хозяин кондитерской и с любопытством уставился на меня:
— Как тебя зовут, юноша?
— Кустурица.
— Ну-ка, присядь сюда. Какие пирожные ты хочешь? Я лежал вместе с твоим отцом в больнице, в отделении интенсивной терапии. Мы оба столкнулись с инфарктом! Твой отец очень приятный человек! Надеюсь, он бросил пить?
— Ну, да. За исключением одной капли, время от времени, — ответил я.
— Нельзя этого делать! Ни одной капли! Посмотри на меня, я пеку лучшие пирожные в Сараеве, и, тем не менее, я не имею права к ним прикасаться. Жизнь пресна без «Богем» и пирожных с кремом, но все же жизнь есть жизнь. Лучше быть живым, чем мертвым, не так ли? Передай своему отцу совет от меня: в нашем возрасте мужчина должен за собой следить.
Он так нагрузил меня пирожными, что мне пришлось оставить часть дома, а остальное забрать с собой в Прагу.
— Никола передает тебе привет, — сказал я отцу перед отъездом.
— Какой Никола? Кондитер?
— Да, он самый.
— Как он поживает? По-прежнему поглощает пирожные в огромных количествах?
Я ответил, что он больше к ним не прикасается из-за своего инфаркта.
— Право же, если он не будет осторожен и продолжит есть столько сладкого, его уровень холестерина зашкалит, и он долго не протянет. Если увидишь его снова, передай ему от меня, что в нашем возрасте мужчина должен за собой следить.
* * *
Аромат пирожных Николы преследовал меня до самой Праги. В Сараеве я не сделал того, что должен был сделать. Мне было ясно, что теперь я буду думать о Майе не только по воскресеньям.
Когда я вошел в общежитие, на окошке на ресепшен висело объявление, сообщающее о новом показе «Амаркорда» в полдень. У меня было это предчувствие перед самым отъездом. Мой уик-энд в Сараеве провалился, мне не удалось проверить слова Керы-воришки, но воскресенье было не совсем потеряно: я увижу «Амаркорд». Утомленный поездкой, я проглотил несколько чашек кофе и помчался в клуб. Целая толпа людей медленно направлялась к удобным креслам, и меня охватило ощущение торжественности. Словно должно было произойти нечто великое, важное. Никогда еще я так не волновался перед началом показа. Когда занавес перед экраном раздвинулся, музыка Нино Роты мгновенно сократила дистанцию между фильмом и зрителями. Мы смотрели, как над фасадами летит пух одуванчиков, поскольку в небольшой итальянский городок на берегу моря пришла весна. «Какая красивая экспозиция!» — подумал я.
Весенний пух одуванчиков парит над домами Римини, и режиссер знакомит нас с городом. Планы сменяют друг друга, и их связывают между собой одуванчики. Беззубый бродяга подпрыгивает, чтобы поймать летящий пух. Он бормочет что-то по-итальянски. Я различаю лишь: «Primavera»[36]. И… засыпаю. Проснулся я от грома аплодисментов. На экране шли финальные титры. Я слушал музыку и растерянно озирался по сторонам. Внезапно осознав весь ужас ситуации, я спросил у своих однокашников, чувствуя себя виноватым:
— Замечательный фильм, правда?
— Просто фантастика! Старик, как ты мог заснуть на Феллини?
— Да я просто устал. Не понимаю, как это случилось. Вот не повезло!
— Зато выспался! — язвительно бросил мне один поляк, которому пророчили большое будущее.
Я вышел на улицу и потянулся, сгорая от стыда. Как я мог уснуть в самом начале такого великого фильма?
* * *
Глубокое чувство вины грызло меня всю неделю. Слушая лекции по истории архитектуры, я раскаивался; сидя на лекциях по эстетике, я раскаивался; внимая лекциям по литературе, я раскаивался; что касается лекций по Новому Завету, они также мне ничем не помогли. А ведь мне так нравилось толкование тайн и притчей! Как можно было дойти до такого идиотизма? Ты упустил возможность увидеть шедевр в тот момент, когда твой вкус формируется и когда необходимо впитывать в себя бесценные произведения. Хуже всего, что отношение моих однокашников меня совершенно не беспокоило. В их презрительном взгляде читалось: «Ничего удивительного в том, что этот примитивный тип с Балкан заснул на фильме Феллини». Я не мог объяснить, но чувствовал, что, несмотря на сон, помешавший мне посмотреть этот фильм, нечто странное все же произошло. Пока я спал, какая-то часть фильма оказала на меня влияние. Подобно тому, как две фотосъемки объединяются в одну. Я не осмеливался кому-либо об этом рассказать. Мне не хотелось стать объектом насмешек, поскольку это было похоже на историю, когда тебе под подушку кладут «Войну и мир» Льва Толстого, чтобы «роман проник в тебя» и не пришлось бы тратить уйму времени на его чтение.
