Когда истёк срок его командировки, он удалился восвояси. А через две недели уволилась с работы Лидия и уехала. К нему, к этому хлюсту. Уехала тихо, никому не сказав, ни с кем не поговорив и не попрощавшись. Мне она оставила записку. Всего две строчки: "Ничего тебе не объясняю — пока ещё ничего не поняла сама. Прости!".
Мы были оглушены, обижены, оскорблены. Да разве мы не друзья ей? Разве не желаем от всего сердца счастья? Разве не благословили бы её с радостью на новую жизнь? Но то, что произошло, было настолько дико и даже неприлично, что мы старались не говорить об этом.
И вот уже два года — господи, целых два года! — мы не виделись с Лидией. Изредка она присылала коротенькие бодренькие письма. Но сквозь мажорный тон просачивались неуверенность и тревога. Была в них и какая-то явная недоговорённость. Хотя адресовала она письма мне, были они обращены ко всем нам, бывшим её друзьям. Видно, не могла она — не решалась, боялась остаться даже в письмах со мною один на один.
И вот я еду к Лидии. Еду и проклинаю себя: почемy не сделала этого раньше, почему не бросилась следом за нею сразу же?! Недавно побывала у Лиды наша общая знакомая. Она возвратилась в ужасе:
— Лидию надо спасать! Она попала в петлю, из которой ей самой не выбраться. Доведена своим пижоном до предела. Смотрит, как затравленный зверёк. И вообще — прежней Лидии нет, от неё осталась только тень!
Я бросила всё и села в поезд. К чёрту самолюбие! Главное — помочь ей, моей Лиде. Просто-напросто надо взять её и увезти из того кошмара, в который она попала. Увезти снова к нам, её старым добрым друзьям. Никто никогда не напомнит Лиде о её тяжкой горькой ошибке. Она и без того наказана за неё жестоко…
Чем ближе к цели, тем неспокойнее на душе. Всё смешалось: и радость, и боль, и тревога. Ну вот и дверь! Как трудно протянуть руку к звонку. Белая кнопка мелко-мелко бьётся в такт с сердцем, словно подключены они к одному источнику тока — к источнику самого высокого напряжения.
В дверном проёме, как в раме, — Лидия. Словно стояла за дверью, ждала моего звонка. В глазах — сначала радость сумасшедшая. Потом — вроде разочарование и даже испуг. И наконец, когда узнала, — снова радость, но уже другая, не та, прежняя.
— Катя? Катюша! Господи, ты?!
Ну почему руки такие тяжёлые, непослушные? Чего они медлят?
— Лидуся!
Мы снова вместе. И ничего не надо объяснять. Мы поняли друг друга без слов. Она не спрашивает, зачем я примчалась. Я не допытываюсь, что пришлось ей пережить, выстрадать за эти два года — и без того вижу. Нет, тревога поднята не зря. Вот и похудела так, что со стороны можно принять за подростка. Очень она напоминает сейчас ту, давнюю Лиду, времён поступления в институт. Только плечи подняты насторожённо, словно в ожидании удара. Да в бездонных глазах — скопившаяся невысказанная боль. Хотя нет, не только это. Вместо всегдашнего тяжёлого узла на затылке — короткая, почти мальчишеская стрижка. И ещё новшество — она тщательно, умело подкрашена.
Меня удивила квартира. Никогда бы не сказала, что хозяйничает в ней Лида. Строгой, дотошной хозяйкой она не была никогда и даже чуточку этим бравировала. Презирала поклонение вещам. В обстановке они с Виктором довольствовались самым простым. И вдруг — мягкие пуфики, гора подушечек на диване, аккуратные шеренги фужеров в серванте! Нет, рюкзак или походный котелок сюда никак бы не вписались.
Только сейчас я заметила, что стол по-праздничному накрыт. Цветы, бутылка вина, торт. Гостей, видно, ждёт. Хотя приборов только два. Лидия перехватила мой взгляд:
— Митю жду. С минуты на минуту должен приехать из командировки.
Меня по сердцу резанул и этот сюсюкающий тон, и это пошлое полу-имя. Сразу вспомнилось, что брата она всегда называла только Виктором, и острая ревность шевельнулась во мне. Но я тут же постаралась погасить в себе эту вспыхнувшую искру. Нельзя! Нехорошо!
Лидия засуетилась, накрывая на третьего. А я поёжилась от перспективы сидеть за одним столом с Д.Н. (так называла его в письмах Лида), или, как только что выяснилось, — с Митей.
Наконец острая нервозность первых минут прошла. Мы сели на диван, обнялись. Лида учинила мне настоящий допрос про всех и про всё. И я добросовестно, по возможности подробнее, а кое-где даже в лицах представляла жизнь родных, друзей, сослуживцев. Лида зажгла торшер. И узкий зеленоватый световой круг замкнул нас в себе. Остались за его пределами нелепые, невероятные, бесконечные два года разлуки. Мы снова были вместе — я и Лида. Мы снова нашли друг друга! Стало хорошо и просто — совсем как прежде. Я рассказывала про Юлькины проказы. Лида заставляла повторять одно и то же по нескольку раз, вспоминать ещё что-нибудь, упоительно хохотала, изумлённо ахала.
Вдруг на полуслове, будто пробудившись, глянула на часы, не поверила, поднесла их ближе к глазам, съёжилась, закаменела. Потом она глядела на часы неотрывно, словно хотела загипнотизировать стрелки. Да, мы снова были вместе. Совсем как прежде. Только стеной стояли между нами крошечные Лидины часики и её насторожённое ожидание.
Звонок прозвучал, словно электрический разряд. Лидия кинулась к двери, как на крик о помощи. Сообразив, метнулась от двери к непрерывно звонящему телефону.
— Митя, это ты? Господи, что случилось? Как ничего? Скажи мне правду: ты заболел? Митя, отвечай! Я по голосу слышу: ты заболел. Тогда почему ты ещё там? Ты должен быть уже дома. Нет, Дмитрий, я знаю точно — командировка по сегодняшний день. Все, между прочим, возвращаются вовремя. Да, все. Кроме тебя. У тебя всегда "производственная необходимость". Я догадываюсь, какая именно. Что ты — я совершенно спокойна. Абсолютно! Всего хорошего. Надеюсь, завтра вы изволите пожаловать домой?.. Алло! Алло! Девушка, почему разъединили?! Я доплачу. Соедините, пожалуйста! С гостиницей. Наверное, с гостиницей. Ну, проверьте, мы же сию минуту говорили. Неужели нельзя выяснить? Алло! Алло!..
Пальцы Лидии были белыми от напряжения. Она сжимала телефонную трубку так, словно хотела её задушить. С трудом разжав руку, судорожно глотнула воздух, огляделась и, кажется, удивилась, увидев меня.
— Вот, — виновато сказала она, — не успела спросить, когда приедет. Завтра, наверное. Конечно, завтра. Чего там долго-то делать?
Я не верила своим глазам. Это была не Лидия — всегда уравновешенная, спокойная, выдержанная. Не может она так кричать. Эта неприкрытая ревнивая подозрительность — не Лидина. И привычка нервно кусать ногти — тоже не её.
Мы попытались возвратиться к прерванному разговору. Но Лида была где-то далеко от меня. Она силилась вникнуть в смысл того, что я говорила, старалась отвечать впопад. Однако это удавалось ей с трудом. Она часто отключалась, видя и слыша что-то своё. Я замолчала, и она даже не сразу заметила это. Очнувшись, ужасно смутилась, хотела что-то сказать. Но прежде слов пришли слёзы, вынося наружу глубоко запрятанные слова:
