Патриарх всегда избирался соборно, и Царь Алексей Михайлович ни в чем не желал умалять Святоотеческую традицию. По зову Царя в июле 1652 году в Москву прибыли все иерархи Русской Церкви: четыре митрополита (Новгородский, Казанский, Ростовский, Сарский), три архиепископа (Вологодский, Суздальский, Рязанский) и множество архимандритов, игуменов, протоиереев и священников. Этому святительскому синклиту — Поместному собору — Царь предложил назвать двенадцать имен, достойных Патриаршего престола, и таковой перечень, «двенадцати мужей духовных», был составлен. Одним из них и стал Новгородский Митрополит.
Вряд ли можно усомниться в том, что Алексей Михайлович желал иметь Предстоятелем только Никона, которому не просто доверял, но в тот период и любил безмерно. Как свидетельствовал Павел Алеппский, «любовь Царя и Царицы к нему (Никону. — А.Б.) неописуема»[201].
Потому и была выражена Царская воля: избрать из числа двенадцати одного, «мужа благоверного и преподобного». Среди соборян Никон пользовался безусловным авторитетом. Все знали благочестие Новгородского Владыки, и еще все прекрасно понимали, какой предстоятель желанен Царю. И имя Никона было выделено без особых возражений. От лица всех соборян о том Государю торжественно донес Митрополит Казанский и Свияжский Корнилий. Алексей Михайлович о решении Собора сообщил ближним боярам, и с их стороны возражений не последовало. Случилось это событие 22 июля 1652 года.
Никто в точности не знает, имел ли сам Никон планы по своему возвышению до Патриаршего сана. Никому он того не открыл: лелеял ли он такие мечты, были ли у него в душе подобные намерения? Никон никого и никогда не пускал в свой душевный мир и ни единожды не обмолвился о настроениях свой души. В свое время протоиерей Г.В. Флоровский заключил, что «Никон был властен, но вряд ли был властолюбив»[202]. Правда, мудрый наш богослов не пояснил, как одно качество может существовать без другого…
Нельзя утверждать наверняка о внутренних побуждениях Никона; насколько его «властность» простиралась до пределов первосвятительских. Однако не подлежит сомнению, что Никон в 1652 году имел уже некую программу по улучшению и преобразованию духовного уклада Руси, программу, которую можно было исполнить, лишь восприняв Патриаршество. Думается, что тут первенствующую роль играли не честолюбие, не самомнение, не властные амбиции, а добросердечное чувство доброго пастыря, желавшего вести «стадо Христово» по твердой, истинной дороге, завещанной Спасителем. То, что это «водительство» потом порой принимало несуразные, жестокие, нетерпимые формы, только и можно объяснить гипертрофированной «властностью» шестого Патриарха.
После сообщения об избрании Патриархом Никона Государь распорядился, чтобы все святители и духовенство следовали в Успенский собор для провозглашения нового Патриарха и благодарственного молебствия. Однако тут случился своего рода «конфуз»: Никон отказался прийти в главный храм Москвы и России, куда его несколько раз приглашали и от имени Царя, и от лица Собора. Он укрылся на Новгородском подворье и уединенно молился. В конце концов терпение Царя истощилось, и он приказал привести в Успенский собор Никона помимо его воли, что и было исполнено. Однако и представ перед лицом святителей, Царя и боярства, Никон не изменил своей позиции, сказав, что не может принять Первосвятительство в силу своего «смирения и неразумия», а потому и не может «пасти стадо Христово».
То был великий трагический момент не только в биографии Никона, но и в истории России. Данный эпизод чрезвычайно показателен для оценки личности шестого Патриарха. Было бы верхом наивности полагать, чтобы Никон до 22 июля не имел представления о своем грядущем возвышении. В конце мая 1652 года Царь в депеше на имя Никона на Соловки писал по поводу избрания нового Предстоятеля: «И ты Владыко, помолись, чтоб Господь Бог наш дал нам пастыря и отца, кто Ему, Свету, годен, имя вышеписанное, а ожидаем тебя, великого святителя. К выбору сего мужа три человека ведают: я, да Казанский Митрополит, да отец мой духовный (Вонифатьев), тай не в пример, а сказывают: свят муж»[203]. Трудно сомневаться, что под «святым мужем» подразумевался именно Никон.
Никто не знает доподлинно, обсуждал ли ранее с ним Царь подобное развитие событий или нет. Учитывая открытый нрав и даже некоторую простодушность Алексея Михайловича, можно предложить, что подобная тема возникала при личном общении. Однако ни тогда, ни при составлении «списка двенадцати» Новгородский Митрополит не заявил о своем резком неприятии подобной участи. И только в главном храме Москвы, перед лицом Царя, Собора, всей России, а шире говоря — всего православного мира, Никон ясно и громогласно отверг патриаршее служение.
Можно сколько угодно с умилением расписывать «смирение Никона», что, собственно, не раз и делалось в «про-никоновской» литературе, но факт остается фактом: Новгородский Митрополит, который уже несколько лет «пас стадо Христово», вдруг заявляет о своей «неспособности» к тому публично, что называется, на весь свет. Ведь когда его выдвигали в 1549 году на Новгородскую Митрополию, ни о чем подобном и речи не шло. К тому же Никон отверг решение высшего органа Церкви Православной — Освященного Собора, пренебрег мольбой «Божьего пристава», Помазанника Божия — Царя. На это он имел полное право как человек, но не имел никакого права как монашествующий.
Думается, что мотивацию столь странного поведения надо искать в психологии и мировоззрении шестого Патриарха. Никон по складу характера был лидером, ему не нужна была простая победа: тихое и рутинное возведение в сан Патриарха. Ему требовался всенародный, полный и невиданный триумф, которого он в итоге и добился.
После отказа Никона Царь и весь Собор пали на колени, храм огласился рыданиями и мольбами, а Алексей Михайлович плакал почти навзрыд. Все умоляли Никона «явить милость», принять Патриаршество. Это была самая патетическая страница в биографии шестого Патриарха. Самодержец всея Руси, коленопреклоненно, со слезами умоляет Никона принять Патриарший клобук[204]. И претендент, по точному описанию церковного историка, «не вытерпел», видя Царя в таком положении, «заплакал сам вместе со всеми и, вспомнив, что сердце Царя, по Писанию, в руце Божией, обратился к нему и ко всем находящимся в церкви с такими словами». Прежде чем приводить эти «слова», стоит все-таки подчеркнуть, что Никон выдвинул фактически ультиматум.
Во-первых он заявил, что с тех пор «как мы», т. е. русские, приняли Святое Евангелие, «вещания святых апостолов и царские законы из православной Греции», а потому называемся христианами, но на деле «не исполняем ни заповедей евангельских, ни правил святых апостолов, ни законов благочестивых царей». Будущий Патриарх фактически подверг уничижению всю русскую многовековую церковно-государственную практику, возвестив, что Русь «уклонилась» от праведного пути, что все в ней «не так» и все в ней «не то». Никон не произнес слово «схизма»[205], которым католики клеймили православных уже несколько веков, но сути дела это не меняло. Далее он сказал главное, что открывало ему путь к «патриаршему самодержавию».
