«Если вам угодно, чтобы я был у вас Патриархом, — возвещал миру Никон, — дайте мне ваше слово и произнесите обет в этой соборной Церкви пред Господом Спасителем нашим и Его Пречистою Матерью, ангелами и всеми святыми, что вы будете содержать евангельские догматы и соблюдать правила святых апостолов и святых отцов и законы благочестивых царей».
Претенденту подобного показалось недостаточно. Он хотел добиться клятвы на верность послушания лично ему от всего православного народа. Он стремился добиться признания себя «православным самодержцем».
«Если обещаетесь слушаться меня как вашего главного архипастыря и отца во всем, что буду возвещать вам о догматах Божиих и о правилах, в таком случае я по вашему желанию и прошению не стану более отрекаться от великого архиерейства». И как, заключал Митрополит Макарий в своей Истории Русской Церкви, «Царь и все бояре, и весь Освященный собор произнесли пред святым Евангелием и пред святыми чудотворными иконами обет исполнить все, что предлагал Никон»[206].
Случилось невиданное в истории Церкви Православной. Первоиерарх требует и получает клятву верности и послушания «во всем» от всей Русской Земли, включая и Самодержца. Ранее подобные клятвы приносились только Царственному лицу по вступлении на Престол Государства Российского.
23 июля 1652 года состоялось наречение новоизбранного Патриарха по прежде составленному чину, а 25 июля в присутствии Государя он был посвящен в сан Патриарха Казанским Митрополитом Корнилием[207] и другими архиереями в Успенском соборе. Началось шестилетнее полновластное правление Патриарха Никона, который намеревался принять на себя роль не только водителя Церкви, но и Государства.
Многие месяцы пребывавший в России и общавшийся с людьми разных состояний Павел Алеппский отмечал, что Никона «все боятся и, бывало постоянно, просят нашего Владыку (Патриарха Антиохийского Макария. — А.Б.), чтобы он похвалил их перед Патриархом, когда с ним свидится, ибо тот с Царем одно»[208].
Симпатизирующий Никону его биограф, пастырь-богослов истолковывает эпизод с принятием Патриаршества следующим образом. «Никон — воспитанник русского монастыря, и его психология — это психология монастырская. Он смотрел на Патриаршество как на игуменство в большом монастыре. А монастырская жизнь — это прежде всего послушание, подвиг добровольного отсечения своей воли в пользу игумена, который вовсе не тиран и властитель (в мирском смысле), а отец, пекущийся о душевном спасении своих чад. Такого послушания себе как отцу и всероссийскому игумену и потребовал Никон. Иначе он не мог и не хотел мыслить себе своего настоятельства Россией»[209].
Все это, конечно, так; вся русская церковная история есть тому наглядное подтверждение. Однако Русь-Московия хоть и напоминала Государство-Церковь, но не являлась монастырем. Потому «настоятелем» всей страны по факту исторической действительности Патриарх никак быть не мог. К тому же Никон далеко не всегда способен был «отсекать свою волю»; случай со старцем Елеазаром наглядное тому подтверждение. Однако он требовал безусловного самоотречения от других. Да и двух «игуменов» в одном монастыре быть не может.
В России имелся уже один национальный поводырь и «настоятель» — Царь Православный. Конечно, все это Никон прекрасно понимал, но не сомневался, что никакой диархии быть не должно, что именно Патриарх есть первое лицо в христианской стране. Это явилось покушением не только на русскую историческую традицию, но и на опыт того самого «Греческого Царство», история которого была так мила Никону. К тому же Никон совершенно не демонстрировал не то что «смирения», но и просто уважения к покойному Патриарху Иосифу. Он его несколько лет вообще фактически игнорировал…
Суть никоновских устремлений, его, так сказать, «программу» действий очень точно охарактеризовал историк и философ Ю.Ф. Самарин (1819–1876). «Никон хотел независимости от государства в самом государстве, для Патриарха — власти неограниченной, самодержавной, вообще замыслы его клонились к тому, чтобы основать в России частный, национальный папизм. Эту мысль ясно выразила школа Никона. Но в Православной Церкви она была явным противоречием духу нашей Церкви; поэтому попытка осуществить ее не имела успеха, не могла и никогда не возможет получить его»[210].
Здесь необходимо оттенить важный мировоззренческий момент. До сих пор можно услышать и прочитать умилительные повествования о Патриархе Никоне, сводящие к излюбленному тезису всей русской западо-центричной мысли, о необходимости Церкви существовать «независимо» от государства. Вообще вся русская интеллигенция, включая и подавляющее большинство представителей «исторических школ», формировалась и развивалась в атмосфере «идеологии государственного отщепенства» (выражение Ф.М. Достоевского). Отсюда априори рождалось мировоззренческое неприятие роли, функции, характера и облика Русского государства на разных исторических этапах. Потому так полюбилась многим броская, но исторически бессодержательная метафора историка В.О. Ключевского (1841–1911), относящаяся как раз к XVII веку: «Государство пухло, народ хирел». В действительности же ведь не было ни того, ни другого.
Идеология государственного отщепенства до сих пор рождает умиление, восхищение и пиетет перед Патриархом Никоном, стремившимся якобы обуздать страшного «левиафана» — государство и добиться «независимости» Церкви от него. В большинстве случаев сам по себе Никон мало кого интересует; важна только его функция уничижителя государства. Подобные взгляды чрезвычайно распространены и поныне, но их нельзя квалифицировать иначе как надругательством над русской исторической действительностью.
Между тем, казалось бы, должно быть уже ясным как день, что все, что происходило в многовековой истории России, — всегда развивалось, учреждалось, умирало и процветало под сенью христианской государственной власти. Конечно, государство было несовершенно, впрочем, как и все земные явления; много было в его долгой и бурной истории нежелательного и даже темного. Все это так.
Однако бесспорно одно: если бы не было сильного Русского государства, глубоко христианского по своей сути, по своим высшим установкам и устремлениям, то не было бы и великой духоносной Русской культуры, обогатившей мировую сокровищницу человечества. В случае подобного развития просто не выжил бы и не сохранился Русский народ. Да и вообще на восточноевропейских равнинах ничего бы созидательного не происходило; существовала бы огромная черная историческая дыра…
