«Нужно иметь мужество, чтобы прослыть трусом…». 19 января 1919 года Ленин, как и множество простых москвичей в те времена, стал жертвой ограбления. Вместе с сестрой Марией Владимир Ильич направлялся на автомобиле в Сокольники, на детский праздник «Рождественской елки». На улице машину остановили четыре вооруженных человека.
— Выходи! — скомандовали они, резко распахнув дверцы.
— В чем дело, товарищи? — спросил у них Владимир Ильич.
— Не разговаривать! — рявкнули в ответ. — Живей выходи!
Один из нападавших, громадного роста (как позднее выяснилось, предводитель налетчиков Яков Кошельков по прозвищу Кошелек), схватил Ленина за рукав пальто и силой выволок его наружу. Два налетчика направили свои маузеры Ленину в виски и потребовали отдать все ценности. Шофер Степан Гиль описывал эту сценку: «Он [Ленин] стоит, держа в руках пропуск. По бокам него стоят бандиты и оба, целясь в голову, говорят:
— Не шевелись!..
— Что вы делаете, — говорит Владимир Ильич. — Это недоразумение. Я — Ленин…
Как сказал это Владимир Ильич, так у меня сердце и замерло. «Ну, — думаю, — погиб Владимир Ильич».
Однако Кошелек не расслышал и грубо бросил в ответ:
— А нам наплевать, что ты Левин, давай, что спрашивают.
Мария Ульянова позднее говорила: «Ужасно было смотреть, когда на Владимира Ильича приставили два дула револьверов к обоим вискам. А он хоть бы что: стоит и не дрогнет, лицо не переменилось, как будто бы ничего не случилось…»
Мария Ильинична выкрикнула, обращаясь к главарю:
— Вы-то кто? Покажите ваши мандаты!
«Это был высокий блондин в короткой теплой куртке, — вспоминала она, — с серой меховой папахой на голове, с очень спокойным и невозмутимым лицом…
— Уголовным никаких мандатов не надо, — спокойно ответил он мне с усмешкой». И добавил: «У нас на все право есть».
Кошелек схватил Ленина за лацканы пальто, расстегнул пуговицы, едва не оторвав их, и обшарил боковой карман. Вытащил оттуда заряженный браунинг, бумажник с деньгами, отобрал пропуск и положил все это к себе в карман. После этого бандиты преспокойно уселись в ленинский «Делонэ-Белльвиль» и уехали, оставив главу правительства и его спутников стоять на пустынной, заснеженной улице. Минуту среди них царило ошеломленное молчание. «Мы остались на дороге… а потом громко расхохотались, — рассказывала М. Ульянова, — увидав, что товарищ Чебанов стоит с бидоном молока (мы везли молоко Надежде Константиновне)». Владимир Ильич заметил:
— Да, ловко! Вооруженные люди — и отдали машину. Стыдно!
Вечером того же дня, прибыв все-таки на детский праздник, Ленин сказал Бонч-Бруевичу:
— На нас напали какие-то хулиганы с револьверами и отняли машину, я приехал на чужой… Ничего не говорите Наде… Жаль машины… И мы-то хороши! — Ленин засмеялся. — Все вооружены, а машину отдали… И револьверы отняли!..
В момент нападения Ленина сопровождали двое вооруженных людей — шофер и его помощник. Но они опешили от неожиданности и тоже безропотно подчинились всем требованиям бандитов. Ленин потом одобрил их действия: «Тут силой ничего мы бы не сделали. Только благодаря тому, что мы не сопротивлялись, мы уцелели». И шутил: «Вообще, когда стоит выбор: кошелек или жизнь, и сила на стороне напавших разбойников, надо быть окончательным идиотом, чтобы выбрать кошелек!»
Когда позднее главарь налетчиков все-таки попался властям, он признался, что после этого случая, разобравшись, кто был у него в руках, страшно жалел, что не увез Владимира Ильича с собой.
«Взяли бы мы его в плен, — мечтал Кошелек, — вот бы нам деньжищ отвалили за него!»
Перед арестом он писал своей невесте: «За мной охотятся, как за зверем… Что же они хотят от меня. Я дал жизнь Ленину».
А как восприняли происшедшее соратники Ленина? Об этом рассказывал Н. Вольский: «Товарищи Ленина, из его же рассказов видевшие, что он имел полную возможность стрелять и одним выстрелом разогнать нападающих, удивлялись, почему же он не стрелял? Ленину эти вопросы и удивления так надоели, что в одну из своих статей он вставил следующий пассаж: «Представьте себе, что ваш автомобиль остановили вооруженные бандиты. Вы даете им деньги, паспорт, револьвер, автомобиль. Вы получаете избавление от приятного соседства с бандитами. Компромисс налицо, несомненно. «Do ut des» («даю» тебе деньги, оружие, автомобиль, «чтобы ты дал» мне возможность уйти подобру-поздорову). Но трудно найти не сошедшего с ума человека, который объявил бы подобный компромисс «принципиально недопустимым». (В рукописи статьи Ленин указывал, что такой случай произошел с ним самим.)
Позднее Ленин советовал итальянскому коммунисту Франческо Мизиано: «Посмотрите, что случилось в Германии. Карл Либкнехт, Роза Люксембург и другие лучшие пали. Германская партия, оставшись без вождей, не способна к действию. Сохраняйте вождей. Не обращайте внимания на мнение врагов. Часто нужно иметь больше мужества, чтобы прослыть трусом в глазах врага и даже товарищей, чем бесцельно жертвовать собой».
«Дальше жить так немыслимо». В следующий раз смерть явилась к Ленину в 1922 году, уже в виде болезни, которая мало-помалу лишала его возможности писать, ходить, говорить. Лев Троцкий замечал: «Ленин хотел сам остаться хозяином своей дальнейшей судьбы. Недаром он в свое время одобрял Лафарга, который предпочел добровольно «join the majority» («присоединиться к большинству». — А.М.), чем жить инвалидом».
В самом начале болезни Ленин, как писала Мария Ульянова, «сказал Сталину, что он, вероятно, кончит параличом, и взял со Сталина слово, что в этом случае тот поможет ему достать и даст ему цианистого калия. Сталин обещал. Почему В.И. обратился с этой просьбой к Сталину? Потому что он знал его за человека твердого, стального, чуждого всякой сентиментальности. Больше ему не к кому было обратиться с такого рода просьбой». Примечательно, что Ленин просил именно цианистый калий — тот самый яд, которым воспользовались Лафарги. Ленин и Сталин даже скрепили свой договор поцелуем…
22 декабря 1922 года Владимир Ильич продиктовал записку: «Не забыть принять все меры достать и доставить… в случае, если паралич перейдет на речь, цианистый калий как меру гуманности и как подражание Лафаргам…»
Дальнейшее описывал сам Сталин. В секретной записке в Политбюро он писал: «17 марта (1923 года. — A.M.) т. Ульянова (Н.К.) сообщила мне в порядке архиконспиративном «просьбу Вл. Ильича Сталину» о том, чтобы я, Сталин, взял на себя обязанность достать и передать Вл. Ильичу порцию цианистого калия. В беседе со мной Н.К. говорила, между прочим, что «Вл. Ильич переживает неимоверные страдания», что «дальше жить так немыслимо», и упорно настаивала «не отказывать Ильичу в его просьбе». Ввиду особой настойчивости Н.К. и ввиду того, что В. Ильич требовал моего согласия (В.И. дважды вызывал к себе Н.К. во время беседы со мной из своего кабинета, где мы вели беседу, и с волнением требовал «согласия Сталина», ввиду чего мы вынуждены были оба раза прервать беседу), я не счел возможным ответить отказом, заявив: «прошу В. Ильича успокоиться и верить, что, когда нужно будет, я без колебаний исполню его требование». В. Ильич действительно успокоился».
