Но вон и Юз миниатюры в китайско-японском стиле милые выдает:
«В холодном нужнике императорского дворца
размышляю о совершеннейшем образе домашнего уюта.
Зимним утром, в сортире,
с шести до семи,
присев на дощечку,
уже согретую фрейлиной И,
газетенку читать,
презирая правительственную печать, и узнать,
что… накрылась династия — Ах, Юз-фу, бесполезно мечтать о гармонии личного и гражданского счастия».
Прелестно! И эта «дощечка, согретая фрейлиной И»… Дорвался до нормальной жены и семьи — Юз, богемой бывший…
И вот здесь, в Штатах, в нормальной не жестокой стране, как сладко отсюда все припоминать и восписывать готические романы из савейской жизни ужасов на дне бытия!
Так что у него — положительный герой, мечта советской критики, осуществлен: счастливый человек!
— Просто нормальный, — поправил он, когда я ему в порыве позвонил. И ему было приятно — встретить «разделение» чувств и позиций.
— Как бездарно всякое критиканство! — он сказал, и я вполне согласен.
Испугался выступать по радио
22. Х.91. Вернулся из поездки в Дартмут: Юз и Ирина возили меня туда лекцию читать к ихнему другу Лосеву Леше и Нине Моховой. Милые, тонкие люди. И лекция мне удалась — чувствую. Некоторые ошибки в артиклях и в произношении греческих слов на их манер. Но дикция у меня ясная, и текст интересен, и читал я с некоторым артистизмом интонаций в голосе… Но — так мало вопросов. Представляю, какую бучу бы моя концепция Америки, России и Еврейства вызвала у нас! А тут — академично послушали, пару профессиональных вопросов задали, улыбались — и разошлись.
Потом ужинали — пировали. Разговорился с ними. Однако переел свинины — не было гарнира, картошки или вермишели, а одна запеченная свинина с вином — хоть и нежная, но давило в ночи. Сегодня ел и пил мало, очищался. Но все равно — утомление. Дорога назад— тоже три часа. А главное: когда видишь их две семьи, уже тут спаявшиеся в здешнем образе жизни, в заботах своих и сюжетах, чувствуешь, насколько ты иной, не ихний, отслоен…
Особенно — в следующем сюжете. Накануне мне звонил из Вашингтона Фрумкин Владимир и, зная, что я буду у Лосева в Дартмуте, предложил нам с ним провести разговор, а он запишет, передаст по «Голосу Америки» на Россию и пришлет чек…
Переночевав у Лосевых, я с утра сегодня отходил от вчерашнего и освежался, готовясь на эту беседу днем и на встречу за ланчем с профессорами-русистами Дартмута. Юз с Лешей ездили куда-то к немцу, готовящему какие-то исключительные сосиски, зальц немецкий и колбасы, запасать себе. А я сел почитать в их доме «Огонек» после путча, сентябрьский. И там — про преступность в Москве. И вдруг дошло до меня: что же ты делаешь? Наведешь на себя, на след: что ты сейчас в Америке и возвращаешься к Новому году — так ведь собирался начать, чтоб не подумали, что я тут застреваю, остаюсь, но что возвращусь делить судьбу: это я собирался сказать во извинение, что стану что-то говорить-соображать про нынешнее, хотя и не знаю, что, да и неловко отсюда поучать: сколько людей — столько сейчас и поучателей, и потом что-то вякать?..
Да ведь чудак-человек! На заметку возьмут там услышавшие: на семью, на жену-дочерей наведу след, засвечусь. Мы-то в доме от соседей скрываем, что я в Америке, а тут во всеуслышание — нате вам!
И Светлану спросят: «Так Ваш муж в Америке — зарабатывает? И когда приедет?..» И какая этим Ларисе и Насте свинья будет подложена — девочки же боятся! И вот я отсюда засвечу всю семью; приглашу: грабьте нас, убивайте, у нас доллары есть, привез!..
Когда дошло до меня это и каким идиотом и гадом меня мои девочки обзовут, если такое совершится, — то понял, что никакие 200 долларов не возместят возможных страхов. И когда они приехали с покупок, я вышел и сказал: прошу извинения, но я боюсь и говорить не буду. Надо отменить. Они посмеялись, но позвонил Лосев в Вашингтон, отменили разговор, и мы сидели, тихо обедали, беседовали.
Но этот казус, конечно, меж нами водораздел дал ощутить: они тут, в безопасности, а мы там — в стране преступности будем жить и в голоде. И так мне жалко и мило стало все НАШЕ, тамошнее: ибо там мои девочки русские, и никуда они не тронутся, и я с ними. И какое-то благородство и возвышенное пре- терпение отделило меня от Юза, тут все покупающего и меняющего и даже меня слегка наебывающего, хотя — ласково и умеренно. Вон сказал по пути, что Гачеву надо Лосеву бутылку поставить и что он бы сам, но лучше от нас всех я — и на 15 долларов купил бутылку ирландского виски. Ботинки свои сношенные мне за 5 долларов сбагривает, говорит, что раза два всего надевал, а там подметка от стертости потоньшела. Но все равно возьму, хотя и тесноваты…
Чужеродность моя — и им неприятна: как бы некиим укором их благополучию…
Да, как тутошние, особенно Юз и Борис Парамонов, заводятся бранить и потешаться над всем советским и над нашим несчастием — от глупости. Юз говорит: «ВЫ там это наделали. А еще воскрешать умерших (это он над Федоровым и Светланой потешается) — вместо того, чтобы хлеб растить да картошечку, падлы!» И когда я пытался охладить его, объяснив, что это (концепция воскрешения у Федорова — 30.10.65) — как у Канта: «регулятивная идея разума», так что не делает пусть карикатуру, — он так уцепился за этот термин и стал вертеть на лады всякие и сокращать: «РеИРа», как «РуРу» — «Русская рулетка», его рассказ, что только прочитал. (Сейчас вслушавшись, нахожу, что аббревиатуру-то Юз сделал как бы транзитную, промежуточную между американством и русскостью: сократил, но с сохранением гласных: талант и слух поэтический навели его так сделать. — 4.8.94.)
С ожесточением поносят и издеваются — как бы совесть свою не совсем чистую успокаивая тем: что тут они в холе живут, а все темы и сюжеты — там, где мы, про что их критиканство, поношение и сатира, — и с того они живут и зарабатывают…
Но ты тоже не будь ругателем неблагодарным. К тебе относятся хорошо, вот лекцию устроили, довезли, кормили, ночлег дали, заплатят. Но и Юзу, что привез меня, надо будет отсыпать 70 долларов. Так что и себя не обидел он.
Да, хорошо, что не стал говорить по радио. Такая сейчас раздраженная обстановка и так ловят неудачное слово! А у тебя они бы были наверняка; потом пережег бы все нервы ты от раскаяния.
Ведь твое сейчас размышление — что «путч» был прав и более подходил к нынешнему этапу и психологии народа, чем фанфаронная «победа» демократической общественности…
Да, потешили себя интеллигенты в эти года, ругая государство, партию и историю. И все это — тешенье себя в своей значительности, но совсем не ответственность положительно строящих деятелей.
