Ой, как тяжело среди людей!.. «И притворяться не погибшим»…
Как хорошо прийти в свою тишину — к раскрытому Платону и Монтескье!.. Глянуть на красное дерево и желтое, и на зеленое за окном. Сразу снимаются социальные натуги и перенапряги отношений. Нет отношений. А есть Истина и Красота. Не вклинивается помехою самочувствие «я», «не-я»… Психология. Политика. Дипломатия.
Но какие америкашки раскованные! «Чиирфул»! Бодренькие.
А евразиец — окован: немецкая рефлексия, русская стеснительность, французский страх быть смешным, английская сдержанность, китайские церемонии…
Надо будет про это — в лекцию добавить.
6 ч. Такой ты плебс жалкий! только вернулся с велосипедной поездки. Рюкзачок захватил — на всякий случай. И наехал на убранное кукурузное поле. Там вижу — кочаны валяются. Стал ходить-набирать. Приехал домой — вот варю. Но — не то: жесткие. Небось уже для свиней на корм. А ты взялся себя кормить. Свой желудок мучаешь. Вон валяются груши и яблоки. Так ты хорошие кладешь в холодильник, а обрезаешь и ешь плохие. Когда их съешь — уже те, в холодильнике, становятся плохие. Так ел бы сразу только хорошие!..
Мужик! Без широты. Так и в писаниях своих: не умеешь лучшее выбирать — и кучу-малу устраиваешь, где сор перемешан с добром.
Однако завтра надо завершать Россию — и объяснить Революцию и Коммунизм — с великодушной точки зрения.
Записка от Присциллы:
«Дорогой Георгий! Имейте в виду, что Вы приглашены на обед с Станкевичем — не с тем (= не нашим политиком из молодых, а профессором Йельского университета. — 7.8.94) — 24 октября, у нас дома, вместе с кафедрой.
— Присцилла.
Вы неправы насчет нашего Томаса!!» (кандидата в Верховный суд, обвиненного в «сексуальном понуждении»… —7.8.94).
Портятся отношения с Алешковскими
25.10.91. Но как не владеешь собой — рукой своей жадной! Вчера у Присциллы на ужине спросила она, что мне налить, и я для тонуса: «Виски», — сказал (потому что предстояла лекция лингвиста Станкевича после этого ужина в 8 часов, а от вина я раскисаю). Она предложила мне достать бутыль с виски и самому налить. И я — плюхнул, слишком. Но не выливать же назад! И вот к лекции — прикосел, а такая была она прекрасная, мне же пришлось все время себя усиливать, чтоб что-то понимать. Такая жалость!..
И какое глупое саморазрушение: окосение от виски пытаешься нейтрализовать крепким кофе. И все на печень иль на что там нагрузкой ложится — и в ночи болит.
Так вот падаешь. От плебейства своего, несамовладения.
Вообще противен ты — в повадках своих, автоматических реакциях.
Вон вчера Ирина Апешковская подъехала на машине к департаменту, а я с зарядки возвращался. Она открыла дверь машины и сказала: «Вот тебе суп Юз передает». Я гляжу: суп в сумке с яблоками двумя. Беру сумку. Она: «Нет, только суп…» Конечно, яблоки она себе взяла на день — любит грызть, обычное ее дело. Но как постыден был мой жест — загребущий и унизительно ее меня удержание!
И чувствую, как постепенно тонкая антипатия начинает занимать место начальной симпатии меж нас — как раз из-за моих нежеланий тут раскошеливаться, тратиться… С презрением начинает она видеть во мне не «гения», как со слов Юза подавала меня американским знакомым, а свинью, которую посади за стол — она и ноги на стол.
Ошибка последняя была — просить ее подшить штанину у джинсов, что внизу стали отходить у одной брючины. Пустяк, полминуты. И Юз мне все говорил: дай Ирине — она тебе из джинсов шорты в два счета сделает. А тут — совсем меньше работы.
И все же — что она, жена мне? По какому праву прошу? И вообще нагрузка опекать меня, тут не приспособленного, начинает, чувствую, досаждать им.
Ну и во мне взаимно назревает — легкое охуждение их, ропот:
— Вот, мол, устроились, мещане — от культуры! Юз — практичный торгаш — и вещами, и своими произведениями: отработал прием — и выдает вещицы на рынок, на его потребу…
А она — довольная, спокойная, эгоистическая бюргерша, Без сверхидей, не то что мои женщины…
Вот видишь, как уже по-свински за добро тебе платишь: охуждением втихаря. Прекрасные, добрые люди, щедрые, дружественные. Нормально, в меру эгоистичные. А ты что — нет, что ли?
Однако и тут у тебя психологические отношения начали завязываться — как мох-лишайник органики на камнях и льдах стерильных, когда только высадился на этой новой планете… И вот уже через два месяца — завязь органики. И она — гнильца, вонь- ца, смрадец-душок, грязнотца, перегной-удобрение…
Одно хорошее (как было в начале: улыбки, приветы, симпатии) — это еще не органика, это всего лишь один слой, моно- тонь, одна линия. А вот когда эта волна вспять пошла, себя же обвивая и погашая, — это уже минус, смерть — ее перца добавок, отрицательности, — и это уже стоячая волна, уплотнение, плоть; и это уже — жизнь, погуще замес и настой.
Там, у Присциллы, были два русских художника — пожилых: Евгений Расторгуев и Тамара Гусева — с 1920 и 1918 гг. рождения. С выставками своими тут ездят. Сразу так домашне разговорились. И — Федорова чтут: как же! Достали зеленый том Светланина издания, читали! Голубоглазые. Светятся души русские. Написал через них письмецо Лариске и Светлане — через 5 дней будут в Москве.
24. Х.91
«Дорогие, любименькие!
Случайно в застолье у Присциллы встретился с русскими художниками: Тамарой Гусевой и Евгением Расторгуевым. И сразу мысль: послатЬ вам скорый привет — с оказией.
Слава Богу, уже полсрока прошло. Сегодня в 3 часа тут смотрел программу «Время» и понял, что хлебные бунты уж в Москве. Но все равно скорей домой!
Тут отказался выступать по «Голосу Америки». Что я могу сказать? Да и безнравственно: вякать что-то и «советовать» и соображать отсюда.
Своим студентам я даю Федорова — как главную русскую мысль.
Выпивали тут у Юза с Парамоновым; поклонник Фрейда и во всем видит «гомсов», так что трудно было мне его понять…
Обнимаю. Позвоню.
Папа Гоша».
Маленький островок советских мы у Присциллы были…
Не знаешь, как и называться теперь: «русским»? — ты не можешь, ибо какой же ты «русский» по крови? А по державе? Она еще не созрела. Так что «советский» — это как раз подходило к тому образованию геополитическому, что из разных этносов за этот век сложилось. Неплохое и слово — «совет», «союз»…
Мы с ними, конечно, уже старые люди, обломки прошлого, где вся жизнь прошла, — и той структуры. И сразу поняли друг дружку — по роптанию на резкие перемены.
