аме Хамдам.
– А из-за кого же? – ответила мать и многозначительно покачала головой. – Он всегда хотел, чтобы я оставалась никем. Помнишь, я хотела получить водительские права? Он даже тогда вмешался.
Тут я заподозрила, что отец послал аме Хамдам, чтобы разубедить мать баллотироваться в парламент. Он знал, что тогда точно не сможет контролировать ее и ее злосчастный язык.
– Тебе ли не знать, – сказала она. – Я была создана для карьеры! Я мечтала стать врачом!
– Это другое, – тихо отвечала аме Хамдам. – Они же как волки. Безжалостные.
Но мать думала о своем. Сказала, что ее брат Али стал врачом, и медицина у нее в крови.
– У меня так хорошо получалось, – задумчиво проговорила она, – но мне не позволили продолжать учебу. Саифи был очень болен. Я не могла его оставить. А потом, – вздохнула она, – стало слишком поздно. Теперь же я могу наконец делать что хочу, но он мне не разрешает. – Все это время она смотрела на кофеварку, избегая встречаться взглядом с аме Хамдам.
– Ты же знаешь, я всегда желала тебе только добра, – сказала аме Хамдам, взяв из ее рук чашку кофе. – Но эта работа не принесет тебе ничего, кроме горя.
– Как ты можешь так говорить? – ответила мать и резко повернулась к ней. – Я всегда равнялась на тебя.
Аме Хамдам возразила, что она – простая учительница и не ввязывается в политику. А все другие кандидатки в той или иной мере люди публичные:
– Поверь, Незхат-джан, я бы не пришла, не будь я уверена, что эта работа принесет тебе лишь вред.
Мать застыла, как камень.
– Надо было родиться мужчиной, – сказала она и многозначительно покачала головой. – Тогда бы я смогла делать что хочу. Я хоть когда-нибудь смогу заниматься тем, для чего была рождена?
– Твой пол тут ни при чем, – терпеливо ответила аме Хамдам. – У твоей семьи с политикой не клеится, вот в чем дело. Ахмаду тоже не надо этим заниматься. Взгляни на моего брата Саида. Он впал в немилость и потерял работу. Теперь вся его бедная семья страдает. Политика приносит нам несчастье.
К тому времени я целиком и полностью была на стороне аме Хамдам. Отец по секрету и с некоторым раздражением сказал мне, что разубедить мою мать баллотироваться в парламент оказалось невозможно. Ее кандидатуру выдвинули и включили в список кандидатов в Сенат и парламент, одобренный самим шахом – без этого процесса ни один кандидат не смог бы баллотироваться. В своих мемуарах отец объясняет, что был против того, чтобы мать занималась политикой, потому что у нее не было опыта и она отличалась непредсказуемым темпераментом. Однако мать воспринимала все иначе: ей казалось, что это ее единственный шанс утвердиться на общественном поприще. Позже она забыла, как рвалась в парламент, и стала говорить, что отец заставил ее баллотироваться. Даже рассказывала историю, как ходила к шаху и умоляла его освободить ее от ответственности, но шах хоть и был очень добр, заметил, что таково желание ее супруга. Когда мы врали матери, то осознавали это, но мать чаще врала неосознанно. Хвастаясь, что всегда старается быть честной, она ничуть не лукавила.
Беседу матери и аме Хамдам прервал посланник отца, приехавший из пожарной части. Мать взволнованно пригласила его в дом, налила кофе и принялась расспрашивать. Аме Хамдам извинилась и ушла. Около трех пришел наш дантист. Его заставили закрыть приемную раньше времени.
– Там черт-те что творится! – встревоженно проговорил он. – Хаджи Тайеба арестовали! – Начальник тегеранского овощного рынка активно участвовал в организации протестов. На самом деле, «черт-те что» начало твориться через шестнадцать лет, но в тот день мы получили примерное представление о том, как это будет.
В районе обеда пришла Голи, затем Ширин-ханум. Потом обе ушли. День казался бесконечным. Я то и дело заглядывала в гостиную; в дверь беспрестанно звонили, приходили новые люди с новостями. Протестующие штурмовали министерства юстиции и внутренних дел и подбирались к радиостанции. Дом премьер-министра окружили более двухсот человек с дубинками. Бунтовщики подожгли зуркане – спортивный зал для занятий традиционной иранской борьбой. Женщин с непокрытой головой избивали на улицах, пожарную часть штурмовали до того, как туда приехал отец. Правительственные силы обстреляли протестующих, и больницы были переполнены убитыми, ранеными и их родственниками.
Во второй половине дня приехала тетя Мина; она выглядела растрепанной и встревоженной, что было ей несвойственно.
– Час только добиралась сюда от парламента, – доложила она матери, взяв у той чашку кофе. – Не поверишь, что там творится. – Она оглядела комнату. – Знаешь, где Ахмад-хан? Мне за него тревожно. Говорят, сторонники клерикалов все бунтовщики, вооруженные до зубов. Что только не рассказывают: например, что британцы тайно вооружили группу переодетых лжемулл, чтобы те убивали высокопоставленных политиков.
Мама была сама невозмутимость. Она поджала губы и произнесла:
– Что ж, уверена, это всего лишь слухи. Но я, конечно, волнуюсь. Правда, меня никто не слушает. – Через некоторое время, несмотря на напряженный момент, они стали перемывать косточки общим знакомым. «Ее видели с полковником в пикантной ситуации»; «ее муж просто слеп»; «мужчины такие дураки»; «о да».
Между разговорами о политике и сексе мать брала трубку и звонила в разные инстанции, пытаясь найти отца. Всякий раз возвращалась от телефона с выражением страдальческого долготерпения. Один раз вернулась очень возбужденной: ей сказали, что отец поехал совершать обход больниц, а районы вокруг больниц и пожарной части считались очень опасными. Она пробормотала, что умоляла его не соглашаться на эту работу не столько ради нее, сколько ради детей.
– Он любит детей, мы это знаем, – со вздохом произнесла она. – Что бы кто о нем ни говорил, детей он любит.
К вечеру матери уже не удавалось скрывать тревогу. Отец так и не позвонил, а это было на него не похоже. Однако позвонили в дверь, и через несколько минут вошел господин Рахман с его вечно выпученными глазами и в неизменном мятом сером костюме. Он оттолкнул служанку и увидел в коридоре меня; я неспешно шла с книгой в свою комнату.
– Стой! – крикнул он, подбежал ко мне и сжал мою руку двумя своими ладонями. Его внимание всегда меня пугало. Мохаммада он словно не замечал, а меня всегда умудрялся загнать в угол.
– Мне надо делать уроки, – пробормотала я.
– Нет у тебя никаких уроков, – сказал он. – Я же вижу, ты читаешь какую-то ерунду. Мне нужна твоя помощь, – прошептал он мне на ухо. – Твой отец прислал меня, чтобы я увещевал твою мать, и без тебя я не справлюсь.
– Она не станет меня слушать, – честно ответила я.
– Она тут ни при
