Таким образом, Гончаров очень рано нащупал идейный нерв своих романов, связанный с изображением человека, отошедшего от простоты и наивности «младенческой веры» и не обретшего веру иную — мужественную, сознательную, «реальную» в том смысле, что преданность Божьей воле сочетается в человеке с мужеством исторического деятеля.
После петербургского «омута» душа героя совсем иначе воспринимает Бога: перед нами уже не то «отмахивание» от материнских наставлений, какое мы видим в начале романа, когда Александр собирается в Петербург, кажущийся ему «землей обетованной». Кажется, герой вот-вот переродится духовно, вернется к вере — и роман уложится в смысловые рамки притчи о блудном сыне. Однако Гончаров пишет типичную картину современного духовного состояния людей. Устами Адуева здесь говорит все современное человечество. Гончаров строго констатирует факт духовного перерождения русского общества. «Младенческая вера» для самого автора «Обыкновенной истории» совсем не абстракция. Он видел ее, наивную и смешанную с обрядоверием, — в Симбирске, в симбирских церквях, в своем родном доме. В народном православии писатель видел крайне необходимое зерно живой «младенческой веры», которое должно сохраняться на всех уровнях религиозного состояния человека — в любом социальном сословии, на любом уровне интеллектуального развития. Сам Гончаров на протяжении всей жизни — при различной степени своей воцерковленности в разные периоды жизни — хранил это зерно «младенческой веры», страха Божия и смирения. В письме к А. Ф. Кони от 30 июня 1886 года он писал: «Я с умилением смотрю на тех сокрушенных духом и раздавленных жизнью старичков и старушек, которые, гнездясь по стенке в церквах или в своих каморках перед лампадой, тихо и безропотно несут свое иго — и видят жизнь и над жизнью высоко только крест и Евангелие, одному этому верят и на одно надеются!
Отчего мы не такие. «Это глупые, блаженные», — говорят мудрецы мыслители. Нет — это люди, это те, которым открыто то, что скрыто от умных и разумных. Тех есть Царствие Божие и они сынами Божиими нарекутся!»[158]
Александр возвращается в Петербург с благими намерениями. Однако никакого синтеза «христианства» и «цивилизации», «теплоты веры» и «деятельности» не происходит. У героя не оказывается должного мужества, чтобы выстроить свою личностную философию жизни, противостоять соблазнам окружающей «среды». Он идёт по пути наименьшего сопротивления: малодушно начинает жить «как все», идёт «в ногу с веком»: «Я иду наравне с веком: нельзя же отставать!» В сущности, герой отказывается от своих идеалов и от дальнейшего «беспокойного» духовного поиска и становится заурядным обывателем. Задача поиска смысла жизни снимается. Он терпит духовное поражение и просто механически повторяет вариант жизненного пути своего дядюшки. «Обыкновенная история» потому и обыкновенна, что она повествует о человеке, выбравшем торную дорогу: от одних иллюзий к другим, от тезы к антитезе, минуя «синтез». Лишь «необыкновенные истории» — удел немногих. История же «обыкновенная» — массовая, для большинства. Эпиграфом к «Обыкновенной истории» могли бы стать слова Христа из Евангелия от Матфея: «Входите тесными вратами; потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их» (Мф., 7:13–14). Александр Адуев идет «широкими вратами», «обыкновенной», торной дорогой, и его путь — к духовной смерти. Отсюда и фамилия героя.
Роман оказался настолько новаторским, что даже критика не сразу осознала его истинное значение. В «Обыкновенной истории» Гончаров ступил на дорогу серьезной самостоятельной мысли. Он, пожалуй, как никто из его современников, далеко отходит в романе от захватившей в то время всех и вся гоголевской традиции, в частности — полукарикатурного изображения чиновничества. Его Пётр Адуев — объективное, а в чём-то и идеализированное изображение крупного современного чиновника: он умён, имеет, помимо службы, своё собственное дело (фарфоровый завод), он «знает наизусть не одного Пушкина», «читает на двух языках всё, что выходит замечательного по всем отраслям человеческих знаний, любит искусства, имеет прекрасную коллекцию картин фламандской школы — это его вкус, — часто бывает в театре…». Очевидно, Гончаров уже внимательно вглядывался в этот новый тип времени, «собирая» его черты среди некоторых своих знакомых. Недаром Белинский сказал о нём: «Петр Иваныч — не абстрактная идея, живое лицо, фигура, нарисованная во весь рост кистью смелою, широкою и верною».
Роман «Обыкновенная история» — произведение сугубо петербургское. Однако первый отзыв на него появился в Москве.
Аполлон Григорьев писал в «Московском городском листке»: ««Обыкновенная история» Гончарова, — может быть, лучшее произведение русской литературы со времени появления «Мертвых душ», первый опыт молодого таланта… опыт, по простоте языка достойный стать после повестей Пушкина и почти наряду с «Героем нашего времени» Лермонтова, а по анализу, по меткому взгляду на малейшие предметы, вышедший непосредственно из направления Гоголя». Первые критики романа сразу отметили исключительную наблюдательность Гончарова: «.. От наблюдательности г-на Гончарова не ускользает ни одно малейшее движение Евсея, Аграфены, дворника, его жены, ямщика, лодочников. Эти черты наблюдательности тем больше вас поражают, что рядом с ними в то же время главное действие продолжается само собою, идет своим путем…» Новыми, ни на кого не похожими были и женщины в романе. Белинский отметил это первым: «Мы не будем распространяться насчет мастерства, с каким обрисованы мужские характеры; о женских мы не могли не заметить, потому что до сих пор они редко удавались у нас даже первостепенным талантам; у наших писателей женщина — или приторно сентиментальное существо, или семинарист в юбке, с книжными фразами. Женщины г. Гончарова — живые, верные действительности создания. Это новость в нашей литературе». Так уже первые рецензенты романа обратили внимание на совершенную самостоятельность Гончарова как художника. В отзывах особо отмечался лёгкий, правильный, льющийся язык автора «Обыкновенной истории», о которой Белинский сказал, что это «не печатная книга, а живая импровизация». В. П. Боткин писал Белинскому: «Этой изящной легкости и мастерства рассказа я в русской литературе не знаю ничего подобного». Уже в первом романе проявилось одно из главных качеств Гончарова: он умеет о самых серьезных и даже драматических вещах говорить без пафоса, описывая поток будничной жизни просто и даже с постоянно пробивающимся мягким и каким-то очень симпатичным юмором. Это не гоголевский юмор, «забирающий за живое» острым и метким словцом. Нет, юмор Гончарова — это мягкое и задушевное сочетание серьезного и ироничного. И это необыкновенное сочетание проявляется не местами, а практически на протяжении всего текста произведения. Во всяком случае, так обстоит дело в «Обыкновенной истории». Но чем более автор вкладывает в роман сам себя, тем менее в нем этой стилистической ровности. В «Обломове», книге более автобиографичной, возникают уже некоторые разрывы между юмором и драматизмом. А в «Обрыве» Гончаров порою возвышается и до пафоса. Первый роман прояснил и другое: в произведениях Гончарова практически нет цвета, хотя писатель чрезвычайно тяготеет к живописи. Зато он очень пластичен, почти скульптурен. Он прирождённый мастер большой художественной формы: романы Гончарова имеют великолепную продуманную архитектонику.
