Зловоние доходило даже до расположения войск, лагерь которых находился выше на плато. Свежая морская вода, приносимая течением, очень скоро загрязнялась и превращалась в мерзко пахнущую мутную жижу. Становилось все холоднее, и солдаты практически перестали снимать одежду. Некоторые находили себе шутливое оправдание, объясняя, что до одежды, которую они носят, лучше не дотрагиваться, тогда она дольше прослужит. И действительно, выбеленное солнцем, вымытое дождем, вытертое амуницией, использовавшееся вместо постели, разодранное колючками обмундирование зачастую не менялось в течение нескольких месяцев. «Мой мундир превратился в лохмотья, а обувь износилась, – писал 7 октября в письме домой один из гвардейских офицеров, – но мы все выглядим одинаково».
Большинство солдат, за исключением самых аккуратных, которым, как генералу Брауну, вид оторванной пуговицы причинял страдания, летом не обращали никакого внимания на то, что их мундиры изношены и изорваны. Однако с приходом холодных осенних ветров каждому стали нужны теплые шинели, мундиры и белье, особенно после того, как столь же быстро, как овощи и фрукты, было собрано все, что могло использоваться в качестве дров. 9 октября полковник Белл написал в дневнике: «Очень холодная ночь. И еще более холодное утро. Никакого топлива. Вокруг одна трава».
В своем растущем недовольстве солдаты искали козлов отпущения и все чаще задавали себе вопрос: зачем на земле существуют генералы.
Раглан, которого французам и собственным инженерам удалось убедить отказаться от наступления на город с ходу, ждал прибытия тяжелых осадных орудий. Он решил установить их как можно ближе к вражеским позициям, не тратя времени на оборудование подходов. С этой целью несколько батальонов были выдвинуты вперед, почти на открытую местность для поддержки инженерных войск. Несмотря на то что было решено вести работы ночью, подготовка даже легко укрепленных артиллерийских позиций оказалась рискованной задачей. Но генерал Бэргойн считал, что оборудование серьезных инженерных укреплений будет еще более рискованным. Острее всего инженеры ощущали нехватку транспорта. Весь транспортный парк инженерных войск составляли около 50 повозок, и, конечно, такого количества транспорта было явно недостаточно для проведения фортификационных работ.
Лорд Раглан собрал совещание командиров дивизий для обсуждения предложенного Бэргойном альтернативного плана по использованию осадных орудий с открытых позиций под прикрытием пехоты. В письме под грифом «Строго секретно» он уведомил герцога Ньюкаслского в том, что командиры дивизий единодушно отвергли такой план. Генерал Браун не скрывал недовольства планом, задуманным генералом Бэргойном. Предложение не прошло.
В то же время сама выгрузка с кораблей орудий и другого оборудования для ведения осады города оказалась чрезвычайно сложной задачей. Дорога, ведущая к плато, была крутой и узкой. Не хватало тягловых животных, опытных солдат. Морякам, которым поручили перевозить орудия и боеприпасы, пришлось работать с половины пятого утра до половины восьмого вечера. 18-фунтовые пушки перевозили на телегах артиллеристы; более тяжелые орудия тащили на канатах по 50 матросов. При этом самый легкий из членов экипажа сидел на орудии верхом, напевая или насвистывая веселые песни. Солдаты, не настолько крепкие и рослые, смотрели на матросов с мрачным восхищением. Им самим с ворчанием и ругательствами приходилось нести на себе груз, глядя на который можно было предположить, что он весил вдвое больше любого человека.
8 октября генерал Бэргойн преподнес Раглану неприятный сюрприз. Он заявил, что из-за твердого грунта проведение инженерных работ на участке английских войск невозможно. Все, что могли делать английские артиллеристы, – это поддерживать французов, в районе расположения которых грунт был более податливым, огнем артиллерии с дальних дистанций.
Раглан немедленно отправился к Канроберу и заверил того, что англичане, несмотря ни на что, примут участие в штурме, который планируется начать сразу после того, как появятся «доказательства эффективности артиллерийской стрельбы французов».
Канробер был вежлив и вошел в положение союзников. Генералы расстались довольные друг другом.
В следующую ночь 1600 французских солдат от заката до рассвета копали землю. Работы велись при сильном северо-восточном ветре, гул которого заглушал звуки, издаваемые кирками и лопатами. Французам удалось создать насыпь, которую они назвали «Монт Родольф», менее чем в километре от Центрального бастиона. Это было впечатляющее достижение. Они закрепились на насыпи и организовали ее оборону, несмотря на предпринимаемые русскими артиллеристами отчаянные попытки разрушить ее в течение дня. Французам удалось отразить все попытки русских штурмовых отрядов следующей ночью выбить их с занятой территории.
Британцы не могли похвастать никакими успехами, сравнимыми с развертыванием на искусственно созданной высоте французской артиллерии. Их работы на Зеленом холме и на Воронцовских высотах были начаты только 10 октября. То, что позже стали называть Правым и Левым плацдармами, находилось на вдвое большем удалении от русских позиций. Русская артиллерия полностью сосредоточила свой огонь против французов. По всей видимости, противник считал, что англичане все еще находились слишком далеко и не представляли реальной угрозы.
Прошло две недели, и нельзя было говорить ни о каких заметных успехах. «Они называют это осадой, – в отчаянии писал домой один из офицеров, – в то время как все это больше похоже на возню в огороде. Так мы не сможем никуда продвинуться». Были и другие досадные задержки. Деревянные платформы для орудий оказались хороши только для ровной, мягкой земли в Вулвиче. Здесь, на жестком грунте и на гористой местности, они оказались бесполезными. Для того чтобы изготовить новые, пришлось снять крыши с нескольких домов. Прежде чем инженеры успели воспользоваться остальными, русские сожгли их. Так прошла еще неделя. Грандиозная канонада, которая, по замыслам союзников, должна была открыть штурмующим армиям ворота в Севастополь, началась только вечером 16 октября. Однако вскоре произошло еще одно печальное событие, следующее в цепи нелепых случайностей, которые так часто способны привести к провалу вместо успеха.
Вице-адмирал Эдмунд Лайонс впервые вышел в море в возрасте восьми лет. Внешностью он напоминал адмирала Нельсона, человека, у которого столько же искренних почитателей, сколько открытых недоброжелателей. Как писала «Таймс», Лайонс «был той же комплекции, имел тот же оттенок волос с проседью, обладал таким же живым, немного грустным взглядом». Лайонс всегда и во всем стремился подражать Нельсону. Он был смел, честен, энергичен и амбициозен. Он считал ниже своего достоинства скрывать тот факт, что ни во что не ставит своего непосредственного начальника адмирала Дондаса. И моряки, и сухопутные офицеры были единодушны во мнении, что именно Лайонс должен возглавить флот вместо трусоватого Дондаса.
