В этот же день небольшие группы противника атаковали огневые позиции 365-го артиллерийского полка, а также тыловые подразделения дивизии. Все эти атаки успешно отражались, но было видно, что наступил критический момент. Бой распадался на отдельные очаги и не прекращался ни днем, ни ночью.
Из частей стали поступать тревожные сигналы: не хватает боеприпасов, особенно снарядов. Принимались срочные меры. В течение ночи вручную, при помощи местного населения, было доставлено на огневые позиции артиллерии около 500 снарядов. Вскоре снова была организована большая группа людей для подноски боеприпасов.
На второй день противник возобновил свои атаки с новой силой. Особенно яростными они были в районе с. Ливийцев. 204-й отдельный истребительно-противотанковый артиллерийский дивизион, поддерживавший полк Бойко, потеряв больше половины своих орудий, истекал кровью. В этот тяжелый момент ранило командира дивизиона капитана Пименова. Полк вынужден был оставить Ливийцы и закрепиться на более выгодном рубеже — южнее села. И снова закипел бой. Солдаты и офицеры полка мужественно дрались и не допустили прорыва противника на Кельменцы. В этом бою был убит один из ветеранов дивизии, ее любимец, заместитель командира полка по политчасти майор М. Л. Игдал.
Учитывая крайне тяжелую обстановку на участке полка майора Бойко, мы ввели в бой последний свой резерв — дивизионную школу младших командиров: довольно сильное подразделение под командованием отлично подготовленного и храброго офицера старшего лейтенанта Г. А. Габитова. Мне очень не хотелось вводить в бой курсантов, которые через несколько дней должны были стать младшими командирами. Но сложившаяся суровая обстановка требовала риска и жертв.
Когда противник занял Ливийцы, я увидел, как отдельные его группы устремились на фланг полка Дременкова. Я вызвал его по рации и предупредил.
— Вижу сам, сейчас их встретим! — сказал он.
Я предложил ему помочь артиллерией. Опять: «Я сам!» Прошло некоторое время, и его полк вынужден был оставить Козыряны. Слышу подавленный голос Дременкова. Он просит помощи. «Эх ты, сам»! — говорю ему. Молчит. Вскоре и эта атака была отбита — последняя попытка противника сломить наше сопротивление и прорваться на юг к р. Пруту. Большую помощь оказали курсанты старшего лейтенанта Г. А. Габитова. Они действовали умело и решительно, подбадривая уставших воинов. Полки поднялись и снова заняли Ливийцы и Козыряны.
Стало ясно, что наступил решающий и удобный момент для выполнения главной задачи, поставленной дивизии: перерезать дорогу Хотин — Новоселица. К исходу дня полк Бойко совершил марш и, внезапным ударом заняв с. Недобоевцы, оседлал дорогу. В эту же ночь полк усилили артиллерией. Дорога на Новоселицу и Черновцы наглухо была закрыта для противника. После проведенных непрерывных боев в лучшем положении оказался 1318-й стрелковый полк, который понес незначительные потери и имел небольшую передышку. Он был выведен на левый фланг дивизии, северо-западнее Недобоевцев.
Установили связь с соседями. Слева — 42-я гвардейская стрелковая дивизия успешно продвигалась вдоль левого берега Прута, а справа 133-я стрелковая дивизия — заняла Каплевку и одним полком перешла к обороне вдоль Днестра. Таким образом, положение соседей содействовало дальнейшему выполнению задачи. Мы заняли несколько населенных пунктов и встретились с танковым соединением 1-го Украинского фронта. Этим была завершена задача — закрыть выход на юг вражеской группировке, зажатой в районе Каменец-Подольска.
30 марта в штаб дивизии прибыл офицер связи командира 50-го стрелкового корпуса, а с ним и наш правый сосед — командир 133-й стрелковой дивизии полковник В. И. Белодед. Они информировали нас о создавшейся обстановке и передали устный приказ командира корпуса генерал-майора С. С. Мартиросяна об оказании помощи 133-й стрелковой дивизии в овладении г. Хотином.
Я высказал соображение, что буду наступать на Хотин через Рукшин и вдоль дороги через Четыре Корчмы. Полковник Белодед остался доволен таким решением. Мы с ним согласовали по карте вопросы взаимодействия и одновременного удара на Хотин.
Признаюсь, я тогда очень беспокоился о судьбе полка, предназначенного для действия в направлении Рукшина. По показаниям пленных, враг в Хотине сосредотачивал большие силы. Особенно много было танков. Бой за Хотин обещал быть очень серьезным и сложным. Поэтому, оставив своего заместителя подполковника С. М. Шершнева с двумя полками, я выехал в 1318-й полк, наступавший на Рукшин.
По пути, в Недобоевцах, я встретился с командиром 44-й гвардейской танковой бригады полковником И. И. Русаковским и попросил его поддержать наступление хотя бы ротой танков. Но в ответ услышал: «Здесь у меня всего шесть танков вместе с моим, а все остальные находятся в засадах до самых Черновцов».
В разговор вмешался мой заместитель по политчасти полковник Б. А. Горбонос. Обращаясь к командиру бригады, он предложил:
— А что, если ваши шесть танков не посылать в атаку, а только пошуметь моторами? Ну и, конечно, с места сделать по нескольку выстрелов,— добавил он. И. И. Русаковский молчал, о чем-то думая.
— Вы этим нам очень поможете,— взволнованно продолжал Горбонос.— Учтите, наши люди воюют без танков вот уже полгода, а драться все время приходится с танками противника.
— Пожалуй, что-то надо придумать,— согласился наконец Гусаковский.
Так и решили: танки полковника Гусаковского занимают исходное положение севернее Недобоевцев и поддерживают движение стрелковых частей, а затем уходят в свои укрытия, поднимая как можно больше шума.
Когда об этом я рассказал командиру полка Дременкову, тот одобрил план и сказал, что поставит на своем левом фланге несколько трофейных тягачей, которые тоже пошумят моторами. Все это сейчас похоже на шутку, но тогда было иначе. Мы должны были использовать все возможности для быстрейшего разгрома сильного врага.
Наступление на Хотин из района Рукшина в основном шло успешно, хотя и было нелегким. Хочется хотя бы коротко рассказать об этом.
Дело в том, что 1 апреля разбушевалась снежная пурга. В пяти шагах ничего не было видно, и так — трое суток. Люди, совершавшие марш на левый фланг дивизии, растянулись и выбились из сил. Командир полка Дременков попросил передышку на три часа. Но слово «отдых» было страшным словом. Противник мог использовать нашу передышку и нанести удар по растянувшемуся полку или, наоборот, оторваться от нас и уйти безнаказанно. «Никакого отдыха,— сказал я.— Даю отсрочку на выполнение задачи на три часа». Подполковник Дременков меня понял.
