Так или иначе, но неуклонное стремление найти прочную основу, terra firma, в глубинах неустойчивой социальной жизни и разочарование в способности каких-либо общественных сил стать этой «твердью» привели Торо к радикальному философскому выводу: единственная высшая реальность и наиболее действенное начало заключены в сфере индивидуального сознания — в совести, воле и вере человека. Такой вывод прекрасно согласовывался и с общими трансценденталистскими идеалистическими взглядами философа. Кроме внутреннего чувства справедливости, готовности без колебания отдать свою жизнь делу спасения человечества и просветленной веры в общественный идеал, считал Торо, нет и не может быть никакого другого абсолюта, или источника истины. Через индивидуальное сознание трансцендентный моральный дух внедряется в человека и выстраивает гармоническое единство — сообщество возвышенных и благородных душ.
Общество, в понимании Торо, становилось динамической совокупностью миллионов неповторимых в своей духовной оригинальности индивидов. Формы объединения людей временны и преходящи, зато личностные отношения людей во вселенной, определяемые их сознанием, устойчивы и существенны. Именно в этом звене социально-космической связи и взаимозависимости, в сфере индивидуального сознания, считает Торо, следует искать рычаг общественного развития. Взгляды Торо свидетельствуют о том, что его социально-политическая философия как бы покоится на трех столпах; гуманистическом демократизме, трансцендентальном идеализме и последовательном индивидуализме. Это тройственное сочетание необычно по своему характеру, но оно логично вытекает из всего философского мировоззрения Торо.
Пожалуй, три эпизода из идейно-практической эволюции Торо привлекают ныне наибольшее внимание исследователей; уолденский эксперимент, провозглашение программы ненасильственной революции и солидаризация Торо с руководителем вооруженного восстания Джоном Брауном. Первые два получили в американской исторической и историко-философской науке подробное освещение и породили многочисленную специальную и научно-популярную литературу. Именно на этих двух фактах из жизни Торо основывается ходячее представление о нем как об эскейписте-непротивленце. Что касается третьего эпизода, то он с большим трудом поддается интерпретации с точки зрения традиционно насаждаемого «имиджа» Торо и потому обсуждается в американской литературе гораздо реже. Рассмотрим в отдельности каждый из этих эпизодов.
Уход Торо в 1845–1847 гг. на берег Уолденского озера не был шагом, предпринятым в порыве отчаяния или в результате разочарования в людях. В основе эксперимента лежал глубоко продуманный общефилософский принцип — учение об одиночестве. Сознательное изолирование себя от общества способствовало у Торо решению позитивной программы. Уолденский эксперимент был прежде всего попыткой исследовать человека, законы его духовного роста, границы его власти над природой, его силы. Чтобы понять человека, рассуждал Торо, надо дойти до самой сути его натуры. А это требует устранения всех ложных мотивов поведения и сведения многочисленных потребностей к немногим, но жизненно необходимым. В ходе эксперимента Торо пришел к выводу, что упрощенное бытие способствует интенсификации духовной жизни. Поэтому общим итогом этического исследования стал лозунг: «Упрощайся!» (см. 9, 109).
Полагая, что философские и этические доводы недостаточно убедительны для трезвых и практичных янки, философ разработал систему экономических расчетов, доказывавших, по его убеждению, все преимущества «добровольной трудовой бедности». Человек, учил Торо, может быть независимым от чуждых ему форм общежития. Таким образом, важнейшая цель уолденской утопии сводилась к демонстрации самоценности личности и того, что называлось в трансцендентализме «доверием личности к себе».
Стимулом и основой эксперимента, предпринятого Торо, стало единение с природой. Как явствует из высказываний в «Уолдене» и «Дневнике», философ считал, что без природного окружения, без каждодневного и ежечасного созерцания ландшафта осуществление программы было бы невозможно. «…Любое творение Природы может быть источником нежных и невинных радостей и приятным обществом даже для унылого мизантропа и самого заядлого меланхолика» (там же, 155). «Никогда еще я не чувствовал себя одиноким, никогда не бывал подавлен чувством одиночества…» (там же, 156). «Я выяснил, что иногда, сколько ни шагай, это не помогает сближению двух душ. Чья близость более всего необходима нам? Уж конечно, не близость самой большой толпы или станции, почты, трактира, молитвенного дома, школы, бакалейной лавки, Бикон-Хилла и Файв-Пойнтс[11], где скопляется больше всего людей, — но близость к вечному источнику жизни, найденному нами на опыте; так, ива растет у воды и именно к ней тянется своими корнями. Для разных натур это будут разные места, но тут-то и должен искать свой погреб истинный мудрец…» (там же, 158). Торо, конечно, вовсе не ратовал за массовый уход людей в лес. Вовсе нет. Но он считал, что каждый человек тем или иным способом должен совершить духовное «обновление» и «возрождение». Однако при всем разнообразии возможных способов достижения этой цели человек должен руководствоваться общими принципами, разработанными в ходе уолденского опыта. Добиться их полного осуществления, вероятно, не удастся, но важен не конечный результат, а движение в направлении конечной и абсолютной цели. «Уолден» как раз и был философским руководством, намечавшим основные вехи на пути к ней.
Уолденская утопия и уолденский эксперимент лишь по внешней форме антисоциальны. «Думаю, что я люблю общество не менее большинства людей и всегда готов присосаться, как пиявка, к каждому здоровому человеку, какой мне встречается. Я от природы не отшельник…» — писал Торо (там же, 166). Уходя в лес, философ вовсе не отрицал тем самым социальный опыт и социальную природу человека. Он хотел одного: коренной переделки сознания человека, очищения его от превратных форм общественной идеологии. Пытаясь разорвать цепь воспроизводства социального зла в звене «индивидуальное сознание», Торо вооружал себя заведомо слабым оружием — пропагандой личных философских убеждений, не основанной на программе каких бы то ни было массовых социально-экономических преобразований. Ощущение недостаточности и неполноты принципа индивидуализма стало, видимо, одной из причин того, что в дальнейшем Торо сместил центр своего интереса и обратился к человеку как полнокровному социальному индивиду, как гражданину конкретной политической системы. Речь идет о позитивном социально-философском кредо, раскрытом в «Долге гражданского неповиновения».
