помнит…
После дуэли Надежды и адвоката Мидлина, на которой последний был разбит в пух и прах, предстояли выступления адвокатов же, подсудимых, и государственного обвинителя, после чего, уже имеющие полную картину преступлений и вины или безвинности, присяжные заседатели удалялись для обсуждения поставленных перед ними нескольких десятков вопросов, результатом чего и должен был стать ВЕРДИКТ…
Обсуждения «Двенадцати», длившиеся вечер и почти всю ночь, все же закончились. Это время остальные участники чувствовали и вели себя по-разному. То встречаясь в пустующем буфете здания суда, то в коридорах, то в туалетах, то в отведенном для курения месте, хотя курили, кажется везде.
Где-то посередине этого мытарства рядом со вдовой появился оперативный сотрудник, «курирующий» прохождение суда:
– Надежда Юрьевна, разрешите отвлечь Вас на минуточку?
– Ну хоть какое-то развлечение… Конечно!
– Вам просили передать… то есть ввести в курс дела: зная, что Вы переживаете о возможности оправдательного вердикта присяжных в отношении Пылева, Трушкин просил успокоить.
– Хм… И как же?
– Пойдемте… – Они прошли в пустующий зал заседаний:
– Взгляните в отрытое окно… – Предложение не показалось странным или несущим какую-то опасность, хотя я бы лично задумался. Надя взглянула, покрутила головой – ничего достоянного внимания:
– Ничего не вижу…
– Сверху… – посмотрите наверх… – Над головой, метрах в трех, свисающими с верхнего этажа, болтались какие-то лямки…
– Что это?
– Если присяжные его отпустят, изо всех щелей сюда ввалятся бойцы ОМСН, захватят, после чего Пылеву будет предъявлено новое обвинение с перечнем новых раскрытых убийств…
– Ииии?..
– И увезут в неизвестном направлении…
– Ииии?.. – Она уже хотела было продолжить: «Закопают в лесу!», но наступило разочарование, хотя тоже вполне устраивающее:
– Нет, скоро он окажется в той же замечательной тюрьмушке, где его будут с этим обвинением ознакомлять, и все начнется заново…
Честно говоря, людей, не понимающих вину Пылева в природе, кроме него самого, не было, но ожидать можно было всякое, а потому и приготовление было не лишним… Надежда Юрьевна рассказывала через одиннадцать лет об этом с саркастической улыбкой, как человек, лишившийся обещанного, мало того, редчайшего зрелища, хотя и понимала, что силы на «третий заход» (на прохождение заново судебного следствия), вряд ли у нее нашлись бы… но сам спектакль!
На вынесении приговора, происходящего через несколько дней после оглашения вердикта коллегии присяжных заседателей, вместе с Надеждой присутствовал и ее сын. После перечисленных федеральным судьей Усовым вин обвиняемых и «розданных» сроков, одиннадцатилетний юноша своей серьезностью и решительностью выглядел возмужавшим мужчиной. Взяв обессилевшую от напряжения руку матери в свою, глядя ей в глаза, полные печальной гордости от достигнутой цели, но не способной вернуть мужа, он произнес: «Мама, большое спасибо за то, что ты это сделала!». Это были те же слова, что услышала вдова одиннадцатью годами раньше, протягивая новорожденного сына его отцу, которому оставалось жить ровно один год и семнадцать дней…
Все опустошилось внутри только что разряженного от состоявшейся мести организма. Холод сгущался, поток эмоций встал, как прекращается течение реки перед внезапно закрывшейся плотиной. «Емкость» чем-то наполнялась, но чувствовалась только разряженность вакуума, навязывающиеся ощущения создавали впечатления, которые возможны при захватывании смертью живых существ – медленно и бесповоротно.
Душевность прошлого и даже настоящего, смерзаясь кристаллами безразличия, материализовывалась в офизиченную констатацию сбывшегося сумасшествия. Будущего не было совсем, как и мыслей о нем – зачем мысли, если нет в их сути необходимости?!
Все застыло, будто студнем, но страха не было, как и желания чего-либо предпринять. Время, тяжело ступая по ее потерявшемуся в тумане предстоящего бытию, тянуло за собой еле бьющееся сердце. Вслед натягивались сосуды, выворачивая наизнанку всю душу. Никогда не чувствуя подобного, Надежда, видела перед собой только один выход – прочертить границу между вчера и сегодня, забыв мучающее в прошедшем, увлекаясь новым, живым, настоящим. Но призраки, державшие крепко ее душу в своих руках, маниакальным увлечением направляли к Ческису и Пылеву. Ей захотелось большего, чем произошло сегодня!
Начавшаяся проводиться ею черта застыла на середине, сердце, вырвавшееся из «мертвой хватки», как пружина, устремилось на свое место, но утягиваемая растянутыми артериями, венами, нервными окончаниями, проскочив прежнюю ось своего расположения, ударилось о стенку, отскочило, продолжая до сих пор трепетный поиск, пока безнадежно…
Частично, как и последние десять с половиной лет, функции этого духовного органа принял на себя «становой хребет». Он был и есть с жестким сердечником, не умеющим прогибаться или кланяться обстоятельствам.
«Плотину» так и не прорвало, не открылась она и самостоятельно – теперь и всегда все, что касается жизни, перетекает через верх, и не дай Бог когда-нибудь появится в этой конструкции хотя бы мизерная течь!..
Будем надеяться, что книга поможет!
«Время нашей жизни бесценно: в это время мы решаем нашу вечную участь».
(Святитель Игнатий Брянчанинов)
В самом начале нашей с Надеждой Юрьевной переписки, она написала, отвечая на очередное мое письмо: «…у меня иногда такое впечатление, до мурашек – что Вы (тогда мы были еще на «Вы») знаете, о чем я думаю… – так точно формулируете что-то очень глубоко спрятанное… Раз так, я напишу Вам сюда СОН. Он вошел в сборник «Жизнь после смерти» – там впечатления оставшихся жить… ничего особо знаменательного.
«Уже много лет мне снится один и тот же сон. И я перестала понимать, где я живу – в этом мире или в этом сне. По утрам с кофе и сигаретой продолжаю незаконченные диалоги. Опять что-то забыла спросить! Опять что-то забыла сказать…
Что такое сон? Наше истинное Я? Или сквозь суету этой жизни из Вечности именно во сне до мозга, сердца, души может дотянуться тот, кто так безнадежно дорог? Это пронзительная мечта – или потаенная реальность?».
Итак сон:
«…Мне снится, что я приезжаю на кладбище. Я знаю там каждый кустик и комочек равнодушной земли. И понимаю, что ТАМ – пусто… И вдруг кто-то посторонний мне говорит (каждый раз это кто-то другой, невидимый и неважный), что Тимур – дома. Как это бывает во сне – ноги не могут одолеть дороги, нет света, не работает мобильник (наши сны тоже срежиссированы в соответствии с последним словом техники), потерялись ключи от машины, заперты ворота. Ну и все в таком духе. Так страшно снова не успеть! Снова потерять!
И вот – дом. И не видя, я понимаю, что он – здесь. Слышу голос, даже чувствую знакомый запах жесткого мужского парфюма, который больше не встречала ни у кого, и боюсь идти дальше. Боюсь, потому что перед глазами проносятся все эти годы с
