только можно было вообразить, от античных археологических памятников до византийских монастырей и исторических мест периода греческой войны за независимость. Все памятники, осмотренные на Пелопоннесе и в Северной Греции – Македонии и Эпире, – были чрезвычайно интересными, но самое сильное впечатление на нас всех произвели Дельфы, где я, кстати, до этого не был. Можете представить себе, какое я испытывал наслаждение, слушая комментарии об этом необыкновенном месте виднейшего американского специалиста по античной греческой истории.
В общем, той зимой у меня было много разнообразных впечатлений, связанных с воссоединением с родными и друзьями. Однако, семейным и дружеским кругом мои интересы не ограничивались: я жадно реинтегрировался в греческий мир.
Уезжая в США, как и многие мои молодые современники, я не просто ехал учиться, а уезжал от гражданской войны и послевоенной бедности. В конце 1940-х – начале 1950-х годов жизнь в Греции для многих людей была отвратительной. Старая буржуазная культура, созданная богатыми греками диаспоры до войны, безвозвратно погибла. В этой культуре высоко ценились образование, эрудиция, воспитание. Я уже писал о том, что, как и многие другие греки, члены моей семьи лишились денежных средств в результате исторических потрясений XX века (семья моей матери – в катастрофе Австро-Венгерской империи, семья тети Фросо – в Египте после национализации). У них и им подобных не было ничего, кроме культуры. Культура считалась привилегией.
Так и в моем случае: поскольку в нашей семье главными ценностями были образование и культура, я очень рано почувствовал свою причастность к привилегированному классу. В начале 40-х годов греки-космополиты и особенно их жены разговаривали за столом на французском языке. Выше я упоминал, что сам научился читать по-французски раньше, чем по-гречески. Но это еще не все: к семи годам, когда я начал читать по-гречески, я уже читал также и на итальянском и немецком языках.
С другой стороны, многие молодые люди, происходившие из семей со средствами, в 20–30-е годы не думали о профессии, а пользовались семейными капиталами, приобретали собственность, становились рантье и т. д. Многие из них, кстати, после войны уехали со своими деньгами в Париж, где жили в основном на доходы от недвижимости. Так поступили и многие дети «венизелистов».
В результате во французской столице оказалась половина моих ровесников – друзей детства, а также близких и дальних родственников. Они покупали в Париже квартиры и сдавали их внаем, а сами занимались философией.
Так или иначе, поколение, выросшее в предвоенное десятилетие, столкнулось после войны с новыми, чуждыми ему явлениями. В частности, в обществе появился класс не слишком культурных «новых богатых», представителей индустриально-коммерческого класса, возникшего на руинах довоенной греческой экономики.
Напомню читателю, что в 20–30-е годы ситуация в экономике Греции была относительно благополучной. После Первой мировой войны страна получила довольно много иностранных кредитов и жила за счет капитального строительства, в том числе строительства дамб, железных дорог, аэропортов, а также развития электрических компаний. Экономику двигали совместные предприятия – в основном греко-британские, отчасти греко-французские и греко-германские.
В результате земельной реформы Венизелоса стало набирать силу сельское хозяйство, особенно производство табака. Экономическому росту в Греции способствовало и наличие многочисленной дешевой рабочей силы после катастрофы в Малой Азии.
Во время Второй мировой войны греческие заводы закрылись, фирмы обанкротились, продукция сельского хозяйства была разграблена немцами и итальянцами. В послевоенные годы Греция выходила из экономического коллапса медленнее других европейских стран. С одной стороны, источники капитала в Греции все больше становились иностранными, а сам капитал поступал преимущественно в виде американской, а затем европейской помощи. С другой стороны, иностранная помощь все чаще становилась объектом злоупотреблений.
В этот период в стране произошло замещение старой, довоенной буржуазии, в основном состоявшей из греков диаспоры, которые приехали в страну после 1830 года, буржуазией «новых греков», появившейся во время или сразу после Второй мировой войны и развивавшейся в духе и логике клептократии.
В годы немецкой оккупации эти люди, как правило, происходившие из среды мелких лавочников, строительных рабочих и прочих «полунизов», обогатились за счет того, что торговали на черном рынке и занимались экономическими хищениями и присвоением имущества старой интеллигенции.
В послевоенные годы новая буржуазия начала инвестировать свои капиталы в строительство, объединяясь с землевладельцами и застраивая афинские кварталы первыми бетонными «коробками», возводившимися на месте прежних прекрасных неоклассических зданий. Население Афин быстро росло за счет «беженцев войны» из других районов страны и остро нуждалось в жилье, так что и жилье, и земля быстро росли в цене. Когда пришла американская помощь, начавшие жиреть «новые греки» заявили о себе как об опытных посредниках-администраторах, способных донести эту помощь до греческого народа. Получив доступ к деньгам, они тут же начали разворовывать выделявшиеся средства.
Внезапно возникшие нувориши строили себе богатейшие виллы и покупали вызывающе дорогие предметы потребления. Невероятно, но в нищих Афинах люди с деньгами – торговцы, спекулянты, организаторы черного рынка – купались в роскоши, не встречавшейся в то время в Лондоне и Париже [67].
С политической точки зрения, они были скорее «правыми», чем «левыми» или либералами. Из гражданской войны «новые греки» вышли как чистые антикоммунисты, чем и заслужили политическую поддержку со стороны США.
Кстати, когда в 1946 году в Греции начался второй период гражданской войны, две трети страны остались вне американского плана Маршалла, так как были оккупированы левыми повстанческими силами, либо оставались нестабильными из-за того, что там действовали партизаны. В 1947 году на этих территориях проводились крупные военные операции, поэтому большинство людей еле-еле обеспечивали свое биологическое выживание, не говоря уже о том, чтобы вести, например, нормальное сельское хозяйство. Западная Македония, Фессалия, Эпир, восточные горные районы Центральной Греции, половина Пелопоннеса были заняты коммунистическими формированиями.
В результате всего этого для молодых людей в конце 40-х – начале 50-х годов существовало не так много альтернативных путей в жизни: стать боевиком-партизаном в горах, подключиться к политическим играм на стороне правых и заслужить участие в разделе экономической помощи, получить посредственное образование и посредственную работу в Греции либо просто уехать. Многие выбирали последнее, поэтому главным феноменом этого периода была эмиграция. Уезжали крестьяне и буржуа, «утекали мозги» интеллигентов. Не случайно в США сейчас столько миллионеров греческого происхождения. Люди хотели заново построить свою жизнь, найти в ней что-то значимое, осмысленное. Это относилось и ко мне.
В Америке я в каком-то смысле «переоткрыл» для себя Грецию. Там я прочел романы Казандзакиса, которые не проходили в афинской школе, – в первую очередь роман «Грек Зорба», – знакомился с обыкновенными греками, работая на греческих судах. Когда я вернулся из Америки, я переживал «синдром Зорбы», увлекшись героическим образом простого греческого человека, отличным от образа греческого буржуа. В этом
