образе были заложены черты популизма, но я воспринимал его с готовностью. Себя я в то время воспринимал как моряка, сошедшего с одного корабля и ожидающего следующего, и даже серьезно подумывал о том, чтобы связать всю свою дальнейшую профессиональную жизнь с морем. При этом, несмотря на весь мой «филэллинизм», я уже воспринимал себя как «американского наблюдателя», т. е. в какой-то степени оторвался от Греции.
Надо сказать, что хотя я тогда еще не очень интересовался политикой, и к тому, же самые тяжелые для греков послевоенные годы провел за океаном, по возвращении из Америки я не избежал столкновений с трагическими последствиями гражданского противостояния в 1940-х годах. В этот период в Греции правили ультраправые и продолжались начавшиеся после гражданской войны репрессии против коммунистов и других членов ΕΑΜ-ΕΛΑΣ. В 1947 году Коммунистическая партия Греции была официально запрещена. И хотя смертные приговоры к этому времени стали, как правило, заменять тюремными сроками, наказания поражали чрезмерной строгостью. Мой дядя Гераклис, работавший адвокатом, несколько раз водил меня на судебные процессы по таким делам, усаживая на скамью, где располагалась защита. При этом дядя говорил: «Иди и смотри на жизнь, как она есть».
Как правило, обвиняемым предъявлялись стандартные обвинения в антигосударственной деятельности и выносились суровые приговоры – обычно пять или десять лет тюремного заключения. Помню одну молодую женщину, объяснявшую, что в левом движении она участвовала, потому что хотела учить деревенских детей грамоте. Она получила десять лет тюрьмы за пять минут судебного разбирательства.
Между прочим, именно в период этих походов в военные суды дядя Гераклис заявил мне: «Ты потратил столько времени зря в Америке. Тебе надо ехать за хорошим образованием в Россию».
Учитывая, какие это были времена в СССР, подобное наставление звучало тогда по меньшей мере странно, однако в итоге можно сказать, что дядя оказался провидцем.
Обо всем этом я еще буду писать позже, а пока что мне было двадцать лет, я был военнообязанный и знал, что по закону должен отслужить один год в греческой армии [68]. Поэтому сразу по прибытии в Афины я пошел в военкомат и представился начальникам, отвечавшим за призыв. Мне сказали, что, поскольку мне еще нет двадцати одного года, в армию меня сейчас взять не могут – я должен ждать до следующей осени, когда достигну призывного возраста. Единственная другая возможность попасть в армию, сказали мне, – поступить в военное училище и стать профессиональным военным. Я не собирался делать военную карьеру и решил ждать. Тем временем надо было чем-то заниматься. Немного осмотревшись, я поступил вольным слушателем на юридический факультет Афинского университета. Как я уже писал, там учились многие мои родственники, и к тому же из колледжа Помона я вышел международником, а юридический факультет давал подготовку греческим дипломатам, и других учебных заведений для такой подготовки в Греции не было.
Тем не менее, просидев на юридическом факультете несколько дней, я понял, что это не для меня. Все там было жутко: содержание обучения, атмосфера и прочее. Тогда мама позвонила близкому помощнику моего отца Саввасу Констандопулосу, главному редактору одной из крупных вечерних газет – «Апогевматини». Констандопулос принял меня хорошо: проявил интерес к моим делам и рассказал, как мой папа дал ему, бывшему троцкисту, работу и тем самым спас его. (Кстати, впоследствии Саввас сделал крутой политический вираж, поддержав «черных полковников».)
Он принял меня в газету и отправил в отдел переводов. Оказавшись в этом отделе, я очень быстро понял, что огромное количество материалов в греческих газетах заимствовано из иностранных изданий. В то время авторское право не соблюдалось так строго, как сегодня, и отношение к плагиату было довольно терпимое. Надо сказать, что в отделах переводов начали свои карьеры некоторые из ведущих греческих журналистов.
После войны среди журналистов было очень много левых, и вообще не будет преувеличением сказать, что большинство грамотных, интеллектуальных людей входили тогда в категорию «неблагонадежных». В газете я столкнулся с тем, что практически все журналисты разделяли свои профессиональные и политические интересы и зачастую писали вещи, противоречащие своим действительным взглядам.
В общем, мне все это претило, и я не смог остаться работать в газете «Апогевматини». Поэтому я опять начал искать корабль. Я был готов несколько лет плавать по морям и океанам, может быть стать писателем. Каждый день я ходил в Пирей и наблюдал жизнь в этом гигантском порту. Там я часто видел моего друга Статиса Скливаса, корабельного механика, с которым познакомился во время путешествия на «Алики П.» [69].
В тот момент Статис вел переговоры насчет работы на одном новом судне, строившемся в Йокогаме по заказу Онассиса. Он и мне предложил помочь с устройством на корабельную службу. Я согласился на предложение Скливаса, однако его переговоры затянулись на несколько месяцев и еще продолжались летом 1956 года. В конце концов я не смог больше ждать и пошел к одному знакомому судовладельцу. Он послал меня матросом на корабль, курсирующий вдоль побережья и между островами Эгейского моря. Тут и случилась моя вторая морская история, о которой я хотел рас сказать.
На сей раз я плавал на перестроенном военном корабле-тральщике. Тральщик следовал особым маршрутом, посещая самые бедные и примитивно обустроенные греческие острова. В Греции такой маршрут называется «бесплодным». Напомню, что в Греции имеются сотни островов и тысячи километров извилистого побережья. Там издревле жили люди и зависели от морской связи – другой они не имели. Эта связь была очень ненадежной, так как штормы Эгейского моря не уступают по своей силе океанским.
Наш корабль назывался «Георгиос Ф.» и имел двойной двигатель и два пропеллера, которые ревели как дикие звери. Эти особенности конструкции придавали «Георгиосу Ф.» хорошую устойчивость и большую скорость. Примерно каждые два часа мы должны были причаливать, разгружать груз и брать пассажиров. При этом, как в фильме «Мимино», нашими пассажирами нередко бывали коровы и другой домашний скот. Из-за частых остановок команда практически не спала. К тому же, когда я в первую ночь попытался прилечь в большой общей каюте, я не смог уснуть из-за жуткого зуда. Через какое-то время я поднялся, вышел на палубу, снял майку, встряхнул ее, и светлая палуба на моих глазах стала черной… Это были клопы!
Я поднял шум: почему, несмотря на наличие запасов ДДТ, на корабле не проводится санитарная обработка? «А мы привыкли», – был ответ моих товарищей. Я с командой не согласился и с этого момента спал на стуле в салоне. Мой протест возымел действие: через несколько дней мы все же обработали ДДТ все внутренние отсеки корабля. В процессе этой работы я сильно поранил руку, и мне
