завитки и находились на бедрах; после каждого спектакля Мария Степановна завивала их щипцами для волос. Голову Нижинского плотно облегал шлем из листьев розы, и в результате получалось сочетание очень сильно перемешанных между собой различных красных, розовато-лиловых, ярко-розовых и пурпурных тонов, плавно переходящих один в другой — цвет-сущность окраски розы, которому невозможно дать точное определение.
Грим Нижинского был рассчитан на то, чтобы воплощать розу. Его лицо было как у райского насекомого, брови вызывали представление о каком-то прекрасном жуке — человек может ожидать, что найдет такого в самой сердцевине розы; а рот у него был похож на ее лепестки.
Этот костюм каждый раз, когда им пользовались, как будто таинственным образом терял после этого часть своего вещества. Его отсылали в починку вместе с другими костюмами, но почему-то он всегда лишался многих своих лепестков. Это происходило раз за разом, и никто не мог найти причину. Мария Степановна, заинтригованная этой загадкой, самостоятельно провела расследование. Она обнаружила, что Василий построил себе дом на выручку от лепестков розы: срезал их с костюма и продавал как сувениры сентиментальным парижским дамам, которые засыпали его тайными просьбами об этом. Зенон Дробецкий и остальные в балете прозвали этот дом «Замком Видения Розы», и Дробецкий сказал Василию, что тот должен благодарить Вацлава Фомича, который сделал его капиталистом.
Танцорам не полагалось ни есть, ни пить перед спектаклем, но Вацлав, чтобы смочить губы во время танца, полоскал рот смесью воды и апельсинового сока, которую потом выплевывал. Чекетти приходил в ярость, если заставал кого-нибудь глотающим еду или питье, и с огромным наслаждением рассказывал историю о танцовщике, который пил перед спектаклем черный кофе и умер от сердечного приступа.
Когда Дягилев уставал от сложных блюд Ларю или Фуайо, он шел с Вацлавом, Бакстом, Бенуа и Стравинским в ресторан «Виан» на улице Доно. Это был крошечный ресторанчик на первом этаже дома — единственная дверь прямо с улицы и два столика. Мадам Виан была добропорядочной французской буржуазной женщиной; она каждое утро сама ходила на большой рынок и выбирала там продукты для блюд, которые собиралась готовить. Дома она сидела за кассой, а сзади нее поднималась маленькая лестница, которая вела в две или три личные комнаты хозяев; со своего места она самым тщательным образом наблюдала за всеми, кто входил и выходил. Месье Виан был энергичным хозяином и относился к своим клиентам едва ли не покровительственно. Он всегда заранее знал, какая именно еда понравится месье Баксту или месье Нижинскому, и никогда не давал клиентам возможности сделать заказ самостоятельно, поскольку настаивал на том, что гораздо лучше их самих знает, что им надо. Он всегда говорил, что, по сути дела, он — скрытая движущая сила Русского балета: если люди из балета не будут есть пищу, которую они смогут переварить, они не смогут танцевать. Но он страшно боялся своей мадам. Это была незаурядная женщина, подававшая к столу великолепных мерланов и жареную корюшку и прекрасное вувре [21].
Сергей Павлович всегда спрашивал у нее совета и узнавал ее мнение о делах балета и о его воздействии на парижан.
Леди Рипон сделала огромную часть работы по заключению самых первых, имевших наибольшее влияние договоренностей для организации первого дягилевского сезона в театре «Ковент-Гарден», а всей работой по осуществлению этого дела руководил Эрик Вольхайм, умный и честный импресарио.
Сергей Павлович всегда требовал в качестве гарантии сорок тысяч золотых франков за один вечер, чтобы быть уверенным, что его потери будут минимальными; и сэр Джозеф Бичем оказывал поддержку спектаклям.
Леди Рипон лучше, чем большинство женщин, знала, как надо обращаться с Дягилевым. Она любила Вацлава как сына и дала ему много надежных и пригодных на долгое время советов. Вначале он совсем не мог говорить с ней, но потом почувствовал к ней глубокую привязанность. Сергей Павлович ей, конечно, тоже нравился, и она им восхищалась, но она хорошо знала, как держать его на расстоянии от ее привязанности к Вацлаву. Она была для Нижинского первым настоящим другом, который не был у него общий с Дягилевым. У нее были планы на его счет. Она хотела, чтобы Нижинский женился, и позже, когда он это сделал, была среди тех очень немногих людей, кто остался ему верен. Она чувствовала, что его нужно освободить от мощного влияния Дягилева.
Английские зрители привыкли к хорошему танцу. Они приняли в своей стране Аделину Жене, прекрасную классическую балерину, и обожали ее. Они видели в концертах Анну Павлову и чарующую Карсавину с ее собственной маленькой труппой. Они прочли те сверхвысокие похвалы, которыми французская пресса щедро наградила Русский балет, и со свойственным им скептицизмом объяснили их все обычной склонностью парижан восторгаться последней модой. Тем не менее в похвалах котинентальной Европы кроме этого тона звучала еще и убежденность, к тому же было немало англичан, которые уже сами видели русских артистов в Шатле, в Опере и даже в Монте-Карло, и слова о том, что лондонцев ждет чудо, были основаны не на одних слухах.
Это был год коронации короля Георга Пятого и королевы Марии. И в честь коронации должно было состояться торжественное представление в театре «Ковент-Гарден» перед полным залом людей, которые были символами последней великой аристократии в мире. Программки решено было напечатать золотом на листках белого шелка.
Иностранцев позвали участвовать в специальном представлении в честь коронации; это был редкий и необычный случай, и русские чувствовали, что им оказана огромная честь. Английская королева-мать Александра была сестрой российской вдовствующей императрицы Марии Федоровны и близкой подругой леди Рипон, которая очень много сделала для организации этого выступления. Коронационное представление было дано в театре «Ковент-Гарден» 26 июня 1911 года. В его программе были отрывки из трех опер — «Аиды» с Дестин, «Ромео и Джульетты» с Мельбой [22], «Севильский цирюльник» с Тетраццини и Мак-Кормаком [23] — и наш «Павильон Армиды» с Нижинским, Карсавиной, Больмом, Чекетти, Нижинской; дирижером на выступлении балета был Черепнин. Все нервничали. Артистам было непривычно танцевать при таком ярком свете. Тысячи ламп освещали театр, тысячи биноклей были нацелены на исполнителей. Вид зрителей не мог не отвлекать артистов от исполнения роли: это была самая фантастическая публика из всех, которые им приходилось видеть. Весь театр, украшенный розами, превратился в прекрасный сад, который был полон блеска мундиров и экзотического великолепия восточных костюмов, в которые были одеты гости, представлявшие Индию, Персию и страны Дальнего Востока. Королевская ложа вся сверкала от бриллиантов.
