Опять проснулся? Смотрел на подаренный накануне фикус и думал про то, что мне с ним теперь жить. Поливать его и протирать ему от пыли листья и вообще заботиться о нём, пока он не умрёт. Хотя фикусы, кажется, живут вечно и, возможно, это он будет обо мне заботиться, когда я умру.
Выглядывал в окно и удивлялся, что там очень много разнообразных деревьев, из которых я узнал только берёзки, потому что не узнать берёзку может только совсем слабоумный идиот. Судя по карте, где-то в направлении на юго-восток располагается парк им. покойного ак. А. Д. Сахарова, но я пока ещё не знаю, где тут юго-восток.
Самое главное – это никогда не забывать, что вот в этом жёлтом здании в ложноклассическом стиле живёт Милиция. Она там возле входа роится и жужжит, и иногда, когда у неё образуется милицейская матка, она тогда начинает искать себе новое жилище, потому что две матки в одном здании жить не могут.
Но от проблем всё же никуда не денешься: я вот теперь не знаю, как можно отсюда выбраться к людям. Кондратьевский проспект я, конечно, нашёл, но нужно решить, в какую сторону по нему ехать – налево или направо. Я так думаю, что вопрос этот нужно разрешить чисто эмпирическим способом, то есть ехать куда попало, а там будет видно.
В продовольственном магазине стоят три деревянные бочки. В одной мадера, в другой бренди, а в третьей просто так красное вино без названия. Всё по смешным очень ценам за литр, но я ничего не купил. Присматриваюсь.
Забирал со старой своей квартиры разные забытые мелочи. Среди мелочей в частности обнаружилось в шкафчике давно уже недействительное обручальное колечко. Остальных других мелочей набралась огромная и грязная холщовая сумка, с которой я сразу стал похож на вора-домушника. Подумал, впрочем, про то, что если остановит милиция и пороется в этой сумке, то даже видимо она должна будет понять, что ТАКИХ вещей не крадут. Такие вещи вообще непонятно зачем носят из одной квартиры в другую.
Присел напоследок на бывший свой диван, закурил. Пытался что-то почувствовать. Ну вот, думал, пять лет таки. Нет, нихуя. Вообще нихуя, чужая чья-то грязная квартира. Невермор, а может и не он, сидел ко мне жопой на балконных перилах, не обернулся даже.
Ну и я тоже пожал плечами, оставил ключ на столе, захлопнул двери. В общем да и хуй с ним. Со всем.
Решил постирать себе штаны, а то я их на прошлой неделе все изгадил во время открывания стеклянной банки фуагры. Охуеть просто какая жирная штука эта фуагра. У какого-то телевизионного ведущего от неё всё время лоснились губы, забыл его фамилию – его давно уже не показывают, потому что неприятно на это смотреть.
А потом ещё я ронял на те же самые штаны шашлык, изготовленный неподалёку от города Ломоносов.
Ну в общем я решил постирать штаны и повесил их на балкон, чтобы они быстрее высохли. А когда к утру штаны эти совсем промокли, я стал искать себе другие, чтобы поехать куда-нибудь по срочным разным делам. Штанов в шкафу нашлось чрезвычайно много на любой вкус: с дыркой на жопе, с дыркой на колене, штаны на четыре размера больше, чем нужно, просто Очень Грязные Штаны, а также штаны от бывшего костюма, вполне приличные, но тоже с жирным пятном на колене, не помню от чего – я не носил костюма уже лет пять наверное.
Так что и не поехал я никуда и правильно сделал. Там в середине города и без меня народу не протолкнуться. А тут в окошко выглянешь – ни одного человека, до чего ж хорошо. Иногда проезжают правда машины, но там внутри никого нету. Я их как-то пробовал останавливать, чтобы куда-то доехать, но ни одна вообще не остановилась, неприятно им внутри себя людей возить потому что.
Мама милицейского капитана
А ещё у меня прямо возле подъезда, то есть на заднем дворе милиции стоит домик за забором. Настоящий такой домик – с трубой, сортир можно рассмотреть в кустах.
В нём живёт Мама Милицейского Капитана, старенькая седенькая старушка. Когда Милицейский Капитан устаёт ловить бандитов там, блядей разных, алкоголиков и наркоманов, он приходит к своей Маме, садится на крыльцо, стаскивает с себя сапоги, разматывает портянки, шевелит босыми пальцами. Закуривает папиросу беломор, щурится. Мама выносит ему из погреба холодной окрошки, жалуется на то, что сломалась щеколда. Капитан говорит, что починит, но забывает всегда. Потом спит на койке с шариками, где днём всегда стоят три подушки, накрытые кружевной накидкой.
А утром потом просыпается, моется в рукомойнике с такой штукой, которую нужно теребить, чтобы текла вода, потом пристёгивает кобуру, делает строгое лицо и идёт на работу.
Да, забыл записать для памяти, что недели три или, может быть, четыре назад меня вновь арестовала милиция. Событие это настолько незначительное и привычное, что досужему читателю оно вряд ли показалось бы интересным. Досужий читатель – он на то и досужий, что пишет, например, в своём дневнике, мол, видел на шестой линии васильевского острова куда-то спешащего писателя горчева. А нет бы подойти к писателю и одолжить ему двадцать рублей, чтобы спешащий писатель мог заказать себе в чебуречной пятьдесят грамм водки, а не давиться чебуреками в сухомятку (возможно, пишется слитно, но ни в чём нельзя быть уверенным).
Но снаружи, впрочем, всё кажется неинтересным и малозначительным. На меня же эта встреча с милицией произвела большое впечатление, потому что я наконец понял, что на неё нельзя обижаться, потому что она Бесы и по-другому не умеет, хоть как ты ей повышай жалование.
Вчера же, разгуливая по подземным залам, где через каждые два метра стоял особо толстомордый представитель карательного режима (выписанный, судя по конституции, из каких-то более питательных мест, чем Петербург), я обдумывал слова не очень трезвого по случаю юбилея Эйлера математика Потапа: «Слушай, Горчев, – спросил меня математик Потап, который основную часть жизни проводит где-то в япониях и италиях, – а вот почему мы в этой хуёвой и очень неудобной стране такие довольные? В хороших странах все всем чем-то недовольные, а у нас тут всё заебись».
Мы ёбнули коняку из горлышка возле цыфирной башни, и я задумался – а ведь действительно: очень странное положение вещей.
Нет, безусловно, интеллигентный человек не может не страдать от несовершенства мира и законодательства, да и тысячелетнее рабство хорошо бы уже как-то прекратить. Но вот сядешь эдак в трамвай и поедешь куда-нибудь, поедешь – трамвай скрипит, кондуктор жмурится от солнца на своём сиденье, и как-то оно на самом деле заебись.
…Очень большая для меня загадка – это существование города Петербург с ноября по февраль.
